Бессмертие

— А это что за бугор? — спросил чекист, остановившись в кустах над самым тайником бывшего караванщика, когда они не торопясь обходили мельницу.

Земля горбилась, в привядшей траве на ней попадалась речная галька, и Кабул вспомнил, как носил в ведрах песок и гальку с речного берега, когда ночами засыпал потолок над комнатой в подземелье. Сухой куст с запутавшимися в нем чужими листьями торчал на самом бугре, к которому присматривался чекист, обшаривая землю светлыми глазами. Один сухой куст среди всех.

— Кто его знает! Всю мою жизнь здесь этот бугор, начальник. А может, и дольше, чем я живу. Может, и тысячу лет, и две тысячи… Мало ли на земле бугров?

Трошин даже не покивал, а как-то потряс головой, молча и мелко. Вода с шумом летела на мельничное колесо, била в лопасти, клокотала под мостом…

— Спасибо за угощение, — сказал Трошин, под ее неумолчный шум.

Вот и все, что он сказал, уходя. Но Кабул как померк, так уж больше и не возгорался. Халил-щеголь встретил его в чайхане приглушенной фразой:

— Бог вам помог, хозяин.

А он сел на прежнее место и попросил:

— Заварите свежий чай, Халилбай. В горле пересохло…

И вдруг понял — не то что лишнего дня, а и часу нельзя оставаться Шерходже в тайнике. Сейчас сделает глоток чая, потому чтоы в горле действительно немыслимо пересохло, дышать нечем, пойдет и расскажет обо всем Замире. Не идти надо, а бежать!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Никто не скажет, как они оказались рядом. Масуд выдергивал корявые сучья из кустов, срубал и подбирал сухие ветки, складывал хворост в кучи, обматывал веревкой и, легко вскидывая на плечо, относил в сторону. А она ловко подметала метлой дорожки и поляну, собирала листья, набивала ими мешок, чтобы оттащить к костру.

И в какой-то миг они встретились.

— Дильдор! — вскрикнул он, увидев ее.

Честно говоря, он давно видел ее издалека, а если терял, то тут же начинал искать глазами и не успокаивался, пока не находил. А теперь увидел близко, перед собой, в полушаге.

— О, учитель! — воскликнула она, краснея, улыбаясь и смотря на него во все глаза.

Они были огромные, и он чувствовал особенную силу их взгляда. Они как бы обнимали. А она? Сколько дней она мечтала о повторении этого простого счастья — видеть его, вот так, перед собой, протяни руку — коснешься. Но даже на переменах боялась выходить из класса. Хотела видеть и боялась. Смешно и страшно.

А теперь они стояли рядом. Никто не скажет, как это получилось, но, может быть, и не надо объяснять, может быть, всякий это поймет без слова?

— А вы хорошо работаете метелкой! — похвалил Масуд.

— Думаете, если я барыня, так ничего не умею? — спросила Дильдор и шмыгнула носом, браво и забиячливо.

Лицо ее, влажное от долгой работы, от непритворной усталости, было еще прекраснее, потому что стало как-то понятнее и ближе.

— Отойдите. А то я вас запылю!

— Опять вы меня гоните.

Она опустила метлу, которой уже замахнулась, и потупилась, а он подошел почти вплотную и спросил, вдыхая запахи, источаемые ароматическими травами, которыми пользовалась девушка, или самим ее телом:

— Почему вы прогнали меня тогда? Из своего дома. Вы не хотите этого объяснить? Не можете?

— Могу, — прошептала она.

Верхняя губа ее приподнялась в этом шепоте, обнажила белые зубы, а глаза опять опахнули его, и он едва устоял, как будто ударила сильная волна. Волны, как известно, сначала толкают, потом притягивают…

— Я жду.

— А я вам все сказала уже. Тогда. В тот вечер. Неужели забыли?

— Нет, ни слова я не забыл, — ответил он, качая головой. — Я хотел еще раз услышать.

— Сейчас?

— Всегда.

— Пропустите меня.

— Сегодня вечером, когда будет гулянье после хошара, мы увидимся? Скажите «да», и я вас пропущу.

— Можете пропустить.

— Мы найдем себе место… чтобы поговорить… или помолчать.

— Где?

— В вашем саду. Хорошо?

Он хотел показать ей, что ничего не боится. Ответил и бегом отволок в общую гору свой хворост, а потом догнал Дильдор, поднял ее мешок с листьями и оттащил к костру. Девушки, которые ворошили палками листья, горящие в костре, видели это, но даже забыли перемолвиться шутками по этому поводу, только с завистью проводили взглядами молодых людей, направившихся рядышком к месту работы.

Видел это и еще один человек. Приподняв со лба обмотку из белого платка, чтобы пот не тек на глаза, на них смотрел Талибджан Обидий, копавший на краю рощи с тремя-четырьмя другими мужчинами яму для негорящего мусора, вроде керамических осколков. Так вот оно в чем дело…

— Это ведь, кажется, байская дочь? Не так ли, уважаемые? — спросил он у соседнего землекопа.

— Вон та красавица?

— Ну да…

— С учителем?

«Да, пока еще он учитель», — подумал Обидий. А в разговор втянулись все.

— Байская, байская… Единственная дочь Нарходжи… Отец в тюрьме. Брат в бегах. Мать дома сидит…

— Вот учитель ее и заарканил.

— Он ее грамоте обучит! — пискливым голосом заметил один и засмеялся.

— Нечего о нашем учителе пакости распускать! Ты любого грязью обмажешь!

— А чего я? Хоть сейчас в дружки запишусь на свадьбу.

— До свадьбы, может, и далеко, а похоже, дело у них ладится.

— Оба молодые.

— Учитель — такой джигит!