Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

И мы с любопытством подошли ближе, чтобы поскорее развернуть сверток.

Полоса выбегала из леса. Там была просека среди непроходимой чащи и лесной глуши, просека, наполненная светом, дорогие мои, и когда мы ступили на нее, то поначалу не разглядели ровным счетом ничего, только этот ясный и в первый момент ослепляющий свет, и лишь пройдя несколько шагов, мы увидели — и матушка в испуге отступила назад, хотя то, что мы увидели, вовсе не было ужасным, а наоборот, умиротворяющим и спокойным, — мы увидели в конце этой длинной, в несколько километров, просеки, идущей через лесную чащу, полуоткрытую дверь в комнату. И даже на таком огромном расстоянии, через тубу просеки, все детали за этой дверью казались отчетливыми и угрожающе большими.

Итак (а теперь, пожалуйста, будьте внимательны, это важно!), итак, мы видели часть некоей комнаты, угол прямо за этой дверью, и там был персидский ковер, а на ковре валялись дамские домашние туфельки с розовыми помпонами (все верно: туфельки с розовыми помпонами!), и прямо рядом с ними — флакончик каких-то духов (именно флакончик духов!) и — плюшевый медвежонок.

— Что это такое, черт возьми?! — спросил батюшка, протянув руку в том направлении. И тут же побежал туда. Поколебавшись секунду, мы с матушкой тоже побежали, но едва мы двинулись с места, как вид на комнату с персидским ковром и брошенными на нем дамскими туфельками, флакончиком духов и плюшевым медвежонком, вид на эту комнату исчез. Батюшка сделал несколько шагов назад, и мы вместе с ним, и сразу же появилась полураскрытая дверь, но стоило нам отступить еще на шаг, как все снова исчезло. Так что полуоткрытая дверь была видна только с определенного места просеки. Но зато уж оттуда — ясно и безоговорочно.

— Это здесь всегда, — объяснял Василь, — я, к примеру, помню все еще с детства. Я нашел это место, когда впервые забрел сюда, мне было тогда пять лет, и я ставил капканы на волков. Так что это здесь, погодите-ка, — и Василь подсчитал на пальцах, — уже добрых шестьдесят два года, а может, оно было и раньше. Кто знает, — продолжал он, — не возникло ли оно еще при сотворении мира и не останется ли тут, господа (и дамы, — добавил он, поклонившись моей матушке) до скончания веков. Раз в год я непременно хожу сюда полюбоваться.

— Но что это такое, Дюрка, чья это комната, чьи дамские туфельки, чей флакон духов и чей плюшевый медвежонок? — спросил батюшка.

— Если бы туда можно было проникнуть, мы бы это наверняка узнали. Но вы сами видите, оно пугливо, как серна. Едва приближаешься, как оно исчезает.

— Вот что, Васька, — подытожил батюшка, — мне пришло в голову, что это только фата-моргана. Тут вообще ничего нет, а на самом деле оно есть где-то в другом месте, здесь же только его отражение.

— Очень может быть, — кивнул русин. Мой батюшка был для него авторитетом. Больше мы об этом не говорили и вскоре вернулись в Щор, сошли вниз к полустанку, сердечно распрощались с Василем и поехали домой.

Остаток каникул просвистел, как удар кнута. Однако в самом конце каникул нас ожидало еще кое-что.

25) Аудиенция

Когда батюшке (в конце лета 1922 года, вскоре после нашего возвращения из Подкарпатской Руси) пришло письмо с печатью Канцелярии президента республики, он долго не мог решиться эту печать сломать. А когда в конце концов все же отважился, то очень боялся узнать какое-нибудь страшное известие. Но, прочтя письмо, он понял, что исполнилась его давняя мечта: он приглашен на аудиенцию к «просвещенному царю».

Четкое представление о «просвещенном царе» выработалось у батюшки далеко не сразу. Да мы, собственно, уже об этом говорили. Я рассказывала вам о разочарованиях, постигших батюшку из-за царя Николая II, а позднее и из-за императора Франца Иосифа I, губителя державы. Но поскольку батюшка не хотел отказываться от своих идеалов, то он решил не связывать их в дальнейшем с монархиями, а обратить выжидательный и полный надежды взгляд к чехословацкому президенту. И он нашел для этого множество причин, среди них, в частности, ту, что президент Масарик открыл республику для эмигрантов из Советского Союза, в том числе и для русских и украинцев, которые имели у нас свои школы, да даже и университет, и вообще такие возможности, каких не было больше нигде в Европе.

Но прежде чем я, господа, возьму вас с собой в замок и парк в Ланах, мне придется честно сказать, что приглашение туда моего отца было результатом недоразумения и ошибкой.