Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

Батюшка об этой истории так никогда и не узнал. А Гюнтер некоторое время вел себя просто-таки идеально. Но потом настали дни, когда ничего не смогла поделать даже матушкина твердая рука (а также ее медовые волосы и звездные очи).

29) Игры зноя

Примерно в середине тридцатых годов, господа мои, выдался июль, подобный раскаленной плите. То есть жара была всего несколько дней, но она разлилась по Европе, как подгоревшая манная каша, убежавшая из кастрюли. И в самую такую жарищу я очутилась в одной охотничьей избушке где-то неподалеку от Тршебича. Но не пугайтесь, дорогие мои, никто там ни на кого не охотился и уж тем более не покушался на моего двенадцатирогого Бруно. Поначалу все выглядело таким образом, что я заподозрила, будто батюшка нарочно собрал там самый цвет железнодорожников, чтобы наконец выдать меня замуж (а что может быть лучше мужа-машиниста?), если уж мне самой никак не удается подыскать жениха, а лет мне страшно сказать сколько. Но потом выяснилось, что я возвела на него напраслину.

Гордость и слава чехословацких железных дорог собралась там по служебной надобности. Совсем рядом с избушкой они выполняли очень важное задание. У них там был пост. То есть избушка оказалась чем-то вроде временного дозорного пункта, и все железнодорожники по очереди исчезали, чтобы сменить один другого, и так же по очереди спешили обратно, чтобы укрыться от убийственного зноя в домике, который стоял под сенью дубов. Меня же батюшка пригласил только в качестве учительницы, чтобы я передала увиденное мною собственными глазами жаждущей знаний чехословацкой молодежи. И его, бедняжку, нимало не волновало, что после возвращения от Паржизеков я навсегда покончила с преподавательской деятельностью. Итак, все железнодорожники очень надеялись, что эта хищная жара наконец уймется и они отведут меня туда, куда намеревались, и я увижу то, о чем заранее было решено, что я должна это увидеть.

Но зной, вместо того чтобы уняться, все усиливался и достиг в конце концов своей кульминации, своей неблагоприятной наивысшей точки, в результате чего железнодорожники начали испаряться, и батюшка тоже испарился, так что я осталась наедине с молоденьким кондуктором, который отличался более густой консистенцией и, стало быть, до поры до времени не мог испариться.

— Подождите, пожалуйста, здесь и ни за что никому не открывайте, — попросил он меня и куда-то отлучился (как я потом поняла, к некоему железнодорожному объекту). И стоило ему уйти, как жара начала скрестись в дверь, но я не приоткрыла ее ни на волосок, хотя жара и умоляла, и канючила. Лишь совсем под утро зной немного ослабел, и в этот момент появился юный кондуктор.

— Я хочу вам кое-что показать.

— Свою коллекцию бабочек?

Однако он в своей девственной невинности совсем не понял моего вообще-то довольно глупого намека и отрицательно покачал головой — мол, бабочки тут ни при чем.

Звезды все еще горели, как жадные очи ночных животных, но, когда мы вышли из охотничьей избушки, вокруг нас были сплошь копны и стога зноя, которые даже заслоняли вид на ближайшее местечко Будков с его замком. Впрочем, мы направились вовсе не туда, не в город или к замку, а решительно завернули за угол домика, в соседний лесок. И тут я увидела, что по земле, подобно раскаленным прутьям, тянутся рельсы.

— Разве здесь есть какая-то железная дорога?

— Всего-навсего местная ветка, барышня Соня. Но сейчас ею не пользуются, и вы вскоре поймете, почему.

На путях нас ожидала двухместная дрезина. Мы уселись, и, пока молодой человек работал ногами, точно велосипедист, я смотрела, как на горизонте зарождается восход солнца и как блеск звезд постепенно отступает перед чем-то, что еще не показалось. Мы подъехали к роще, обогнули ее — и тут перед нами возник поезд. За рощей стоял длиннющий состав, какого даже я, дочь машиниста, в жизни не видела.

— Да вы и не могли такой видеть, это же «Восточный экспресс», диковинный для наших краев зверь.

И не успела я что-либо возразить, как юноша продолжал:

— Большинство людей не знает, что все железнодорожные пути связаны между собой и образуют нечто вроде единой кровеносной системы, в которой самые важные железнодорожные трассы — это артерии, а периферийные колеи — это капилляры, так что с главных трасс можно попасть даже на самую захудалую одноколейку. Однако, барышня Соня, наряду с массой преимуществ, в этом есть, к сожалению, один недостаток — любой поезд может по ошибке закончить свой путь в какой-нибудь Богом забытой дыре.