Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

Поездка в Кловер закончилась в доме Глэдис, сестры Генриетты, — в небольшой желтой ветхой постройке с креслами-качалками на веранде. Войдя, мы увидели Глэдис сидящей в гостиной, обитой темными деревянными панелями. На улице было тепло — можно было ходить в трикотажных футболках с длинными рукавами; однако Глэдис так сильно растопила свою черную дровяную печь, что, сидя рядом, утирала струившийся по лбу пот. Ее руки и ноги были изуродованы артритом, спина была согнута так сильно, что грудь почти касалась коленей, пока она не выпрямлялась, опираясь на локоть. Она не носила нижнего белья, — только тонкую ночную рубашку, которая задралась выше талии после долгих часов, проведенных в инвалидной коляске.

Завидев нас, Глэдис попыталась поправить на себе рубашку, чтобы прикрыться, но никак не могла ухватиться за нее руками. Дебора помогла ей и спросила: «А где все?»

Глэдис ничего не ответила. В соседней комнате на койке стонал ее муж, которому оставалось жить считанные дни.

«Наверно, они на работе»? — предположила Дебора.

Глэдис опять ничего не ответила, и Дебора заговорила громче, чтобы убедиться, что Глэдис ее точно услышит: «У меня есть Интернет! — прокричала она. — Я собираюсь завести веб-страничку о своей матери и надеюсь, получу какие-нибудь пожертвования и взносы, чтобы вернуться сюда и поставить памятник на ее могиле, и превратить тот старый дом-пристройку в музей, который будет напоминать людям о моей матери!»

«Что ты там поставишь?» — переспросила Глэдис так, как будто Дебора была сумасшедшей.

«Клетки, — ответила Дебора, — чтобы люди могли видеть, как она размножается».

На мгновение она задумалась и добавила: «И ее фотографию крупным планом, и, может быть, одну из этих восковых фигур. Еще какую-нибудь старую одежду и ту туфлю, которая лежит в доме. За всеми этими вещами — целая судьба!»

Вдруг входная дверь открылась, и вошел Гэри — сын Глэдис, воскликнув: «Привет, сестрица!» Гэри было лет пятьдесят, его кожа была гладкой, как у всех Лаксов, он носил тонкие усы и эспаньолку а щелка между его передними зубами была такой, какая нравится девушкам. На нем была красная с синим спортивная рубашка с короткими рукавами, которая отлично подходила к джинсам и кроссовкам того же оттенка.

Дебора взвизгнула, обвила руками шею Гэри и вытащила из кармана фотографию Эльси. «Смотри, что мы достали в Краунсвилле! Это моя сестра!» Гэри перестал улыбаться и взял фотографию.

«Неудачный снимок, — объяснила Дебора. — Она плачет, потому что ей холодно».

«Может, покажешь ему фотографию, где она еще совсем ребенок и стоит на веранде? Та лучше», — предложила я. Гэри взглянул на меня, будто хотел спросить: «Что за чертовщина тут творится?»

«Эта фотография немного ее расстроила», — сказала я.

«Я понимаю почему», — прошептал Гэри.

«К тому же она впервые увидела клетки своей матери», — добавила я.

Гэри кивнул. На протяжении нескольких лет я часами беседовала с ним; он больше, нежели кто-либо другой в их семье, понимал Дебору и испытания, через которые она прошла.

Дебора показала на свое лицо в пятнах крапивницы: «У меня случилась реакция, я вся распухла и покрылась пятнами. И плачу, и счастлива одновременно». Она принялась ходить взад-вперед, ее лицо блестело от пота; гудящая дровяная печь, казалось, высосала весь кислород в комнате. «Все эти вещи, о которых я узнаю, — продолжила Дебора, — помогают мне осознать, что у меня действительно была мать, и что с ней произошла ужасная трагедия. Это больно, но я хочу больше узнать о ней — как и о моей сестре. Так я ощущаю себя ближе к ним, но мне их не хватает. Хотелось бы мне, чтобы они были здесь».

Не отрывая глаз от Деборы, Гэри пересек комнату, сел в огромное кресло с откидной спинкой и жестом предложил нам сделать то же самое. Но Дебора не села. Она металась взад и вперед по линолеумному полу, обкусывая красный лак со своих ногтей, и без умолку бессвязно рассказывала об убийстве, о котором слышала в новостях, и об уличном движении в Атланте. Гэри внимательно и невозмутимо следил глазами за ее перемещениями из одного конца комнаты в другой.

«Сестрица! — вымолвил он, наконец, — сядь, пожалуйста».

Дебора добежала до кресла-качалки недалеко от Гэри, бросилась в него и принялась бешено раскачиваться, совершая движения вперед-назад верхней частью тела и стуча ногой, будто пытаясь опрокинуть кресло.

«Не поверишь, что мы узнали! — заявила она. — Они делали в клетки моей матери разные инъекции — ну, яды и все такое, — чтобы проверить, смертельны ли они для человека».

«Дейл, сделай что-нибудь для себя», — посоветовал Гэри.

«Ага, пытаюсь, — ответила она. — Ты знаешь, что они вкалывали ее клетки убийцам в тюрьме»?

«Я хотел сказать расслабься, — уточнил Гэри, — сделай что-нибудь, чтобы расслабиться».

«Ничего не могу поделать, — сказала Дебора, отмахиваясь от него. — Все время переживаю».

«Как говорится в Библии, — шепотом произнес Гэри, — нагим человек приходит в этот мир и нагим уходит. Порой мы слишком много беспокоимся о вещах. Мы волнуемся, когда не о чем волноваться».