Бессмертнейшая игра

Конни чувствовала, как он наполняет ее, пронизывает все ее существо, а затем возник тот самый омерзительный запах, который она помнила из далекого прошлого. Запах паленого. Все вокруг словно залило на мгновение красным цветом, и этот цвет запечатлелся в душе — как вспышка фотолампы оставляет свой след на сетчатке глаза. И она поняла, что в отличие от фотографических ощущений этот след останется в ней навсегда.

Дорога домой прошла в абсолютном молчании. Они лишь часто бросали друг на друга мимолетные взгляды. И каждая была убеждена, что прекрасно представляет, что хотела бы сказать другая.

Я предупреждала тебя, Винд! Я предупреждала и говорила тебе, но ты не слушала. Материнское чувство что-нибудь да значит. Но ты — ты мне не поверила, и я спасла твою несчастную задницу, глупая маленькая сучка. — Винд была уверена, что мать именно так думает. И за это ее ненавидела.

Но она ошибалась.

А Конни — Конни не сомневалась, что Винд думает так: Я могла с этим сама справиться, мать! У меня все было под контролем! Ты влезла, хотя я тебя об этом и не просила, ты просто тащилась за мной до отеля, мать, ты попросту следила за мной.

А кроме того, это ты заставила меня это сделать, ты втолкнула меня в эту ситуацию. Ты заставила меня, ты практически спровоцировала меня, и ты сама во всем виновата.

Но и она ошибалась.

Но не сказали — и не узнали.

Как только приехали домой, Конни отправилась в ванную и провела там, казалось, годы. Но наконец все с себя смыла и перешла в спальню. Винд после нее тоже пошла принимать душ, но, встретившись в коридоре, они не обменялись ни словом.

Обе лежали в своих благопристойных постелях, а буря не только не стихала, но становилась все сильнее и громче. Конни слушала, считала секунды между вспышками молний и раскатами грома, пытаясь определить, насколько близко гроза. Тут полыхнула особенно ослепительная вспышка, и почти одновременно — не прошло и секунды — окружающий мир словно взорвался. Она лежала в ужасе, уверенная, что очередная молния залетит к ней прямо в окно. Она села, глядя через комнату в зеркало, висевшее на стене, и когда молния полыхнула в очередной раз, увидела две вещи.

Она увидела в зеркале свое отражение… и кровь, которую она так тщательно смывала. Лицо оказалось полностью в крови, словно вода и не прикасалась к нему. Пропитав кожу, пропитав мозг, кровь пропитала ее всю насквозь.

Это было первое.

Второе оказалось не намного лучше.

Это был тот, кого Винд называла Вайли. Он стоял настолько близко, что она вполне могла прикоснуться к нему. Хотелось закричать, соскочить с кровати, бежать к телефону, вцепиться ему в глотку — черт побери, сделать хоть что-нибудь. Но она сидела как парализованная. Она попробовала крикнуть, но голосовые связки перехватило.

— Я тебя помню, — произнес Вайли Койот. Голос у него оказался на удивление мягким, почти нежным. — Да-да, помню… Когда Вэл еще был Рэбом, я был… как там его… Да, Билли Бобом! Для меня это было не лучшее время. Ну что поделать. Но я помню всех вас, девчонок, — на протяжении десятилетий. Вэл никогда не помнил, но так уж он был устроен. Он нам никогда не нравился, честное слово — ты это должна понять. На самом деле мы как бы рады, что его не стало.

Он шагнул в ее сторону, и тут она ясно увидела, что у него в руках кубок. Сияющий в неверном свете. Она хотела вскарабкаться на кровать, но тело блаженно игнорировало все приказания, которые выкрикивало сознание.

— Впрочем, ладно, — продолжал Вайли столь же естественно, как прерванный на секунду разговор в лифте. — Это была твоя основная сделка с дьяволом еще до того, как ты наткнулась на нас — остановить годы. Для нас пятерых — взамен на бессмертие и блестящую карьеру рок-музыкантов. Мы начинали в пятидесятые как „Джимми и Дженерейторз“.

Во всем этом была какая-то нереальность, потому что — безумие — но она ощутила безумный восторг. Она услышала собственный голос — „Господи, так это вы — "Боп[2] с Моей Бэби"? Одна из первых пластинок, которую я заставила мать купить мне!"

— Спасибо. — Он усмехнулся, застенчиво и смущенно, как мальчишка.

— А потом вы все… как бы исчезли.

— Да, — нахмурившись, кивнул он. — Мы обнаружили, что хотя взлет и доставляет удовольствие, неизбежный спуск с вершины оказывается гораздо дольше, если ты бессмертен. Следовательно, после этого мы решили, что каждая новая группа будет уходить громко.

— Что это значит?