И все-таки Мори тяготится папиным вниманием. Хорошо бы его оставили в покое. Айрис, эта глупая пискля, может выцыганить у папы что угодно. А Мори — нет. Он обязан «держать марку». Любимое папино выражение. И еще одно, от которого Мори трясет: «Надо соответствовать».
В то утро Мори был в ярости. Опять тащиться с папой к бабушке. В дом престарелых!
— Тьфу ты! — воскликнул он в сердцах. — Неужели обязательно? Меня ждут, мы договорились идти на каток!
— Нет, ты поедешь к бабушке. Непременно, — твердо сказала мама. — Ты не был у нее много месяцев, она о тебе спрашивала. — Мама дала ему галстук, пиджак, вынула из стенного шкафа хорошее пальто из верблюжьей шерсти. Она заторопилась и заторопила его: — Быстрее, папа уже оделся. Ты же знаешь, он не любит ждать.
Мори с трудом втиснул руки в рукава.
— Весь праздничный день псу под хвост. Ну когда еще, по-твоему, родится Вашингтон, чтоб я мог покататься на коньках в свое удовольствие?!
Он знает, что мама с радостью разрешила бы ему не ехать. На ее лице отразилось сочувствие, но она бодро сказала:
— Поезжай, поезжай. Ты не так плохо проведешь день. — И подтолкнула его к двери. Там уже ждал папа. — Погодите-ка, — вдруг спохватилась мама и, сбегав на кухню, сунула Мори в руки жестяную коробку с нарисованными цветами. — Я испекла для бабушки печенье. Их там наверняка такой вкуснотой не кормят.
Потом мама поцеловала отца. Она высокая, с отцом одного роста, тянуться не надо. По утрам она ходит в широких свободных платьях: голубых, желтых, бледно-зеленых — матовых, словно конфетная начинка. И вообще ее одежда пахнет конфетами, леденцами. А папа весь в темном, только белоснежный воротничок сияет. Он носит темные костюмы, густо-синие или густо-серые, почти черные, темный котелок и черные туфли.
Утро выдалось морозным; холодом повеяло, едва они ступили за порог квартиры. Не успели выйти на улицу, ветер чуть не сбил их с ног и швырнул к машине. Шофер держал дверцу открытой.
— Тим, мы едем в Дом, — сказал папа.
— Так точно, сэр. Понятно, мистер Фридман. — Тим, по обыкновению, дотронулся до фуражки, спросил, хорош ли морозец, и, обойдя машину, сел за руль.
Бабушкин Дом находился на окраине Бронкса. Не так давно здесь было чистое поле, теперь же пустыри перемежались с рядами аккуратных кирпичных домиков и магазинчиков. В целом пейзаж выглядел незаконченным. Никто из знакомых Мори тут не жил, да и сам он бывал тут очень редко, только когда навещал бабушку. С последнего раза прошел, пожалуй, целый год. Да, точно, он был у бабушки перед бар мицвой, папа тогда ужасно расстраивался, что она не сможет попасть к внуку на главный в жизни праздник.
— Машина летит как птица, — довольно сказал папа и стал раскуривать сигару. Во внутреннем кармане пиджака у него всегда лежит портсигар с полудюжиной толстых черных сигар; они с друзьями любят угощать друг друга. Каждый хвастается, что его сигары самые лучшие, и в гостиных зависает сизый дым, несмотря на громкие протесты жен. Папа в таких случаях гордо заявляет, что его жене сигарный дым нравится. Впрочем, если б даже не нравился, мама никогда бы не призналась — это Мори знает наверняка.
Папа зажег вторую спичку, вынул сигару изо рта, изучил подмокший кончик, снова зажал его губами и, поднеся спичку к сухому концу, затянулся несколько раз.
— Уф, хорошо, — сказал он и повторил: — Машина летит как птица.
Машина новая. Вообще-то машины у них были всегда, сколько Мори себя помнит. Но эта устроена специально, чтоб ездить с шофером. От пассажиров его отделяет стеклянная перегородка, ее можно опускать и поднимать. Папе это пока непривычно. На днях, за обедом, он убеждал — не столько маму, сколько самого себя:
— Надо, надо привыкать. Ездить приходится много. Мы же повсюду строим, в разных концах города и на Айленде. Самому искать стоянку — только время терять. К тому же я могу по дороге работать, просматривать бумаги.
На собственные нужды папа тратиться не любит. Зато на семью денег не жалеет: покупает все самое дорогое — игрушки, мебель, меха для мамы. Ну а для трат на самого себя должны быть веские причины.
Папа развернул «Нью-Йорк таймс» и протянул Мори первый блок.
— Я уже прочитал за завтраком, — сказал он. — Читай внимательно, тебе это поможет в учебе.
Папу ужасно заботит все, связанное с его учебой. На родительские собрания он не успевает, туда ходит мама, но вечером папа требует отчета: что говорили, как говорили — от первого до последнего слова. Столь же тщательно он дважды в год просматривает табель. И всегда остается доволен.
Удовлетворенно похлопывает Мори по плечу: «Отлично, сынок, очень славно. Нам иначе нельзя».
Что, интересно, сказал бы папа, если б Мори учился «иначе»? Уж верно, не стал бы наказывать его или ругать. Но… Мори знает, чего ждет от него отец.