Бессмертники — цветы вечности

Его увели, а она осталась на месте — оглохшая, оледенелая, готовая упасть.

Кто-то поднял и подал ей пенсне.

Какой-то стражник, совсем молоденький еще, поднял оброненный ею букетик, но засмущался и положил рядом на стул.

Что-то говорил появившийся Кийков. Но она не слышала и не понимала его слов.

Все плыло и качалось вокруг, точно на огромной белой льдине, несомой коварным течением куда-то вниз, вниз, вниз…

Она не плакала. Слезы замерзли в ее душе, тоже заледенелой, мерзлой…

Снова появился Кийков. Собравшись с силами, она вслушалась в его голос. Он спрашивал:

— Варвара Дмитриевна, мне удалось упросить председателя суда позволить вам пятнадцатиминутное свидание с мужем. Вы понимаете меня? Вы понимаете?

Она поняла.

Поняла и стала вновь понемногу оживать.

— Спасибо вам, Алексей Алексеевич…

— Однако опять условие: обыск!

— Скажите им, что я согласна на все…

Потом пришли какие-то бабы, должно быть, надзирательницы из женских тюремных корпусов, и увели ее в пустую боковую комнату. Там ее раздевали, ощупывали, перебирали и мяли в руках платье, и она все терпеливо сносила, потому что лишь после такого унижения начальство обещало ей свидание с Петром.

Свидание было коротким, как одно мгновение.

Петр держал ее руки в своих, смотрел ей в глаза и говорил… о Ниночке. Как ее нужно воспитывать, беречь от болезней и готовить к жизни. Она глядела в его лицо, такое милое и одухотворенное, и говорила тоже.

Почему в эти последние минуты они говорили о ней, о ее дочери? Наверное, потому, что с ней были связаны жизнь, будущее, ради которого оба они не жалели себя. О суде, смертном приговоре, казни не было сказано ни слова. Так они расстались, не омрачив этих минут ни горестными вздохами, ни слезами отчаяния. Лишь в последнее мгновение она не сдержалась — упала на колени, прижалась губами к его кандалам и уж потом, не оборачиваясь и ничего не видя перед собой, выбежала из комнаты…

Не выдержав всего увиденного и пережитого, Варя слегла. Ее то бросало в жар, то начинал бить такой озноб, что не спасали ни одеяла, ни горячо натопленная печь. Обессилевшая после таких приступов, она на какие-то минуты засыпала, и тогда, во сне, все начиналось сначала, точно она заново переживала эти страшные, невыносимо мучительные часы.

Сон ее был зыбок и хаотичен. В промежутках между приступами она видела рядом с собой Лидию Бойкову с какими-то порошками в руках. Этой женщине, этой прекрасной железной Лиде она обязана многим. Когда Варю выпустили из тюрьмы под расписку о невыезде, Лидия первой пришла ей на помощь, более того — нашла человека, который съездил в Саратов за ее дочерью и привез Ниночку. Сейчас она у Бойковых под присмотром Гали и Нади. За нее она спокойна. Только сбылось бы то, о чем они так страстно мечтали с Петром, — чтобы Ниночка дожила до новой, счастливой жизни. Только бы дожила!..

Глава тридцать восьмая

«К смертной казни через повешение…» Иного приговора для себя Михаил Гузаков и не ожидал. И принял он его достойно, как само собою разумеющееся, даже с удовлетворением.

Зато Кузнецова и Лаптева ему было по-настоящему жаль: эти ребята не успели сделать и десятой доли того, что довелось ему. Ругал себя: не сумел убедить суд, что их вина — это прежде всего вина его, их командира. Ругал и их: не поняли его желания спасти их, отказались все валить на него, не покривили душой перед правдой, встретили приговор так же спокойно и стойко, как и он сам.

Теперь, после суда, он даже засомневался — а надо ли было вообще затевать эту бесполезную игру, не унизил ли он тем самым своих друзей, отведя им роль простых исполнителей его воли, не оскорбил ли ненароком их достоинства? И если это так, то пусть простят они его: он искренне стремился уберечь их от расправы, и не его вина, что из этого ничего не получилось…

Лишь одно теперь беспокоило Михаила — судьба Марии. Его неожиданное исчезновение перед самым их отъездом из Уфы, ее, конечно, крепко подкосило. Можно себе представить, как измучилась она, дожидаясь его в ту ночь, а потом — изо дня в день, из недели в неделю и не получая о нем никаких вестей. Он представлял себе это и от вины перед нею, от бессилия что-то изменить, поправить, от своего страшного невезения кусал губы или в гневе громыхал цепями.

А ведь волноваться сейчас Марии нельзя — у нее будет ребенок. У нее или у них? — подумал он однажды и тихо рассмеялся от счастья: у них, конечно же, у них! Пройдет какое-то время, и она станет матерью, а он — отцом. Отцом, отцом, черт побери! Это ж надо понять!..

И тем страшнее после нескольких минут этого тихого нечаянного счастья было его горькое открытие: а ведь отцом-то он никогда не станет. Просто не успеет. Потому что его убьют прежде, чем появится на свет ребенок. Он его никогда не увидит, ничего не узнает о нем. А тот? Что узнает о нем он? Что скажет ему мать, что донесет до него людская молва? Каким словом помянет он отца своего?