Бессмертные

Раздался щелчок — это Мэрилин положила трубку. Затем послышалось трещание номерного диска, и очень скоро она уже снова скороговоркой рассказывала свою историю какой-то женщине по имени Долорес, которая изъявила желание приехать к Мэрилин, чтобы скрасить ее одиночество. Потом Мэрилин позвонила Эрону Дайамонду, самому известному менеджеру в Голливуде, но тот, резко оборвав ее излияния, посоветовал ей забыть об этом и позвонить утром ему на работу. А после она позвонила своему гримеру, и тот пришел в ужас от ее рассказа…

Министр юстиции выключил диктофон, вынул из него пленку и, взяв ножницы из канцелярского набора фирмы “Марк Кросс” (это был подарок Этель), аккуратно разрезал ленту на мелкие кусочки. Что, впрочем, не имело никакого значения. Он точно знал, кто прислал ему пленку, хотя и не мог предположить, каким образом она оказалась в диктофоне. Наверняка существует несколько копий этой записи — Хоффа не стал бы посылать ему оригинал.

Кеннеди попытался представить, скольким людям поведала Мэрилин о своей тайне и особенно о своей угрозе. Впрочем, точное количество значения не имело: достаточно и того, что об этом знает хотя бы один посторонний человек, — вернее, этого более чем достаточно.

Перед ним на столе лежал туристический проспект с надписью “Эф Джи энд Фэмили — Калифорния”. Министр посмотрел на него и тяжело вздохнул. Через десять дней он собирался вывезти семью на ранчо к своему старому приятелю, который жил недалеко от Сан-Франциско. Этель и дети с нетерпением ждали этого события. Они пробудут там три дня, а потом он возвратится в Вашингтон, чтобы с судьей Уильямом О. Дагласом отправиться в горы.

Есть вещи, которые супругам, живущим в браке не один год, незачем обсуждать вслух; каждый из них понимает все без слов, словно читает мысли партнера. Этель ни разу не заговаривала с ним о Мэрилин, но он не сомневался, что ей известно об их романе. Этель довольно ясно дала понять, что эта поездка на запад страны — его моральный долг перед ней. Она не сказала об этом прямо. Но он понял ее.

Рядом с проспектом лежал лист бумаги, на котором было записано, кто и в какое время звонил ему. Имя Мэрилин фигурировало в этом списке раз десять, не меньше, причем иногда она звонила с интервалом всего лишь в несколько минут.

Министр юстиции посмотрел на часы. В Лос-Анджелесе сейчас одиннадцать вечера.

Он очень устал. На мгновение он закрыл глаза, потом открыл их и, поднявшись наконец из-за стола, потянулся. На сегодня, пожалуй, хватит, решил Бобби. Он был настолько утомлен, что не мог больше работать, да и Этель, он знал, не ложится спать, ожидая его. Взглянув на календарь, Бобби вздохнул. Завтра двадцать пятое июля, весь день расписан по минутам. А послезавтра, во второй половине дня, он вылетает в Лос-Анджелес, где должен выступить на банкете, организованном по случаю съезда Национальной ассоциации работников страховых компаний, потом на военном самолете снова в Вашингтон, чтобы принять участие в совещании в Белом доме по проблеме нарастания советского присутствия на Кубе…

Он опять заглянул в список телефонных звонков Мэрилин: каждый раз она умоляла его встретиться с ней. Бобби покачал головой. Он понимал, что не имеет права встречаться с ней. Это слишком опасно и, как выражаются агенты ЦРУ, “контрпродуктивно”. К тому же нечестно по отношению к самой Мэрилин…

И потом, один Бог ведает, что еще она может учудить…

Он не стал звонить Мэрилин — вместо этого набрал номер Питера Лофорда.

Двадцать пятого июля, сама не зная почему, она решила переделать все дела, которые всегда откладывала на потом. У нее набралась целая пачка рецептов от разных врачей, и всю вторую половину дня она ездила по аптекам, покупая таблетки, пока не использовала все рецепты.

Ей не нужно было столько таблеток, но она чувствовала себя спокойно только тогда, когда имела их в достаточном количестве для обычных приемов плюс резервы, припрятанные на случай крайней необходимости. Мэрилин цепенела от страха при одной мысли о том, что у нее кончатся таблетки. Поэтому она лихорадочно прочесывала аптеку за аптекой в Брентвуде и Санта-Монике, пока не набрала полную сумочку пузырьков с таблетками; только тогда она успокоилась.

После аборта прошло уже пять дней. Все эти дни она без конца названивала Бобби Кеннеди, но поговорить с ним ей удалось только однажды. Она умоляла его приехать к ней в Калифорнию хотя бы на одну ночь, но он сказал, что очень занят.

Она постаралась не показать своего гнева и обиды — она хотела, чтобы он вернулся к ней. Кроме того, она хорошо изучила Бобби. Ему, как и Джеку, угрожать было бесполезно. По ночам ее мучила бессонница — снотворное и шампанское переставали действовать на ее организм, — и, чтобы не сойти с ума, она начинала звонить всем, кого только знала, изливая знакомым свой гнев, жалуясь на свою горькую долю. Но самому Бобби она никогда не высказала бы ничего подобного. Вообще-то она и не помнила точно, о чем болтала по телефону в эти бессонные ночи, и уж, конечно, не собиралась претворять в жизнь свои угрозы.