— Игрушка, — пожимая плечами, ответил полицейский. — Совсем новая. В коридоре дома их целая гора. Как будто сейчас Рождество.
— Интересно, что бы это значило, — сказал я. Мэрилин не коллекционировала игрушечных животных.
— Ума не приложу. А вы из Вашингтона? — спросил он. — Ваша фамилия Леман?
Я кивнул.
— Макреди, — представился полицейский. — Мне поручено сопровождать вас, оказать почетный прием.
Мы обменялись рукопожатием, и Макреди, крупный мужчина в мятом полосатом костюме из легкой ткани, повел меня в дом. В комнатах было темно и тихо.
— Недавно приезжал ее муж, — сообщил он. — Несчастный мужик.
Я бросил на него удивленный взгляд.
— Артур Миллер? Приезжал сюда?
— Нет-нет. Самый
При виде маленькой унылой спаленки я чуть не разрыдался. Незастеленная кровать Мэрилин казалась почти голой. На ней лежали обычный полосатый матрас, две спутанные простыни, одеяло и измазанная косметикой подушка — ни кружевных накидок, ни нарядных покрывал. Такие кровати стоят в дешевых мотелях, в номерах, которые снимают на час. Мебели в спальне было мало, и, казалось, она тоже завезена из мотеля — дешевая тумбочка, пара стульев, заваленных старыми журналами и одеждой, телефон на длинном шнуре, который змейкой тянулся от самой двери.
— Она умерла с телефоном в руках, — сказал Макреди. — Мы с трудом вырвали из ее ладони трубку, когда забирали тело. Трупное окоченение. — Он закурил сигарету. — Должно быть, она умерла, когда набирала чей-то номер. Кошмарная смерть — умереть в одиночестве, пытаясь дозвониться кому-то…
— Она оставила какую-нибудь записку?
Макреди окинул меня циничным взглядом сыщика — теперь он понял, зачем я приехал.
— Никаких записок она не оставляла, — ответил он. — Пусть в Вашингтоне не беспокоятся.
— Мне нет никакого дела до Вашингтона, сержант, — сказал я. — Я просто друг семьи.
— Хотел бы я знать, о какой семье вы говорите? — Мы прошли в гостиную, затем на улицу. — Чем еще могу быть полезен? — спросил он.
Я объяснил. Макреди взглянул на меня с еще большим отвращением.
— Воля ваша, — отозвался он. — Не хотел бы я заниматься вашей работенкой.
В отеле меня ждал Лофорд. Он был бледен, как полотно, по лицу его струился пот, хотя в номере работал кондиционер, руки тряслись, как в лихорадке.
— Надеюсь, Джек не винит меня в случившемся? — спросил он.
Я покачал головой. Джек винил только себя, а ему удастся заглушить голос совести.
— Как это произошло? — поинтересовался я.
— После того как Бобби объявил ей, что между ними все кончено, она напилась таблеток.
—
— Бобби решил, что они сделали все возможное. Гринсон посчитал, что ситуация не критическая.
— Она звонила тебе?
Лофорд кивнул. Вид у него был, как у побитой собаки.
— Да, звонила. Говорила она невнятно — она всегда так разговаривала после нескольких таблеток. Меня это не удивило: я ведь знал, в чем дело. И поэтому не встревожился.
— Что она сказала тебе?
— Она спросила, у нас ли Бобби… Знаешь, все вышло как-то… э… глупо. Бобби сидел возле бассейна, когда она позвонила, и он сказал: “Если это Мэрилин, скажи, что меня здесь нет”. Наверное, она слышала это. Когда я сказал, что Бобби уехал, она ответила: “Ты хороший парень, Питер. Попрощайся с Бобби от моего имени” — и повесила трубку. Вот и все. — Лофорд щелкнул влажными пальцами. — Я стал звонить ей, но у нее постоянно было занято, занято, занято… Бобби ждал вертолет, и когда он улетел, я вернулся в дом и опять позвонил ей. Но ее телефон по-прежнему был занят, тогда я позвонил Гринсону. Тот после моего звонка отправился к ней домой, но она уже была мертва… — По глазам Лофорда я видел, что он рассказал далеко не все.
Он налил себе виски и большими глотками осушил бокал. У меня создалось впечатление, что он заранее отрепетировал свою версию.
— Я не виноват, Дэйвид. Честное слово, — добавил он с беспокойством в голосе.
— Да, — сказал я, но фактически Лофорд — единственный из близких знакомых Мэрилин, живший неподалеку, — мог спасти ее, но не сделал этого.
Я тоже налил себе виски.
— Я только что был у нее дома, — проговорил я, хотя вовсе не обязан был объяснять Лофорду, почему мне захотелось выпить.
— А, — отозвался он. — Зрелище угнетающее, правда?
— Ты тоже был