Бессмертный

Вечером Фиорелла не вернулась в театр. Импресарио получил довольно большую сумму и письмо, где говорилось, что он никогда больше не увидит девушку. Маленькая анонимная записка, принесенная монахиней, приглашала меня явиться в монастырь на другой день.

Итак, я имел успех. Фиорелла перестала быть несчастной плясуньей и стала дочерью богатой герцогини Р., а мне предстояла будущность – из ничтожного расстриженного монаха превратиться в знатного господина, мужа красавицы, который мог гордо раздавать милостыню бывшим друзьям.

Меня приняла сама настоятельница. У нее был суровый и в то же время сияющий вид. Герцогиня заговорила со мною о Фиорелле без малейшего стеснения, но очень серьезно. Она знала, говорила аббатиса, о моей любви к ее дочери и что эта нежность не перешла границ целомудренной склонности.

Очевидно, мне неприлично было опровергать ее.

Она благодарна мне за преданность и почтительность и хочет достойно вознаградить.

Но я должен был отказаться от всякой надежды, от всякой мысли соединиться с Фиореллой, так как такой бедняк, как я, не может получить, нужно понять это, руку одной из богатейших наследниц в Сицилии. К тому же Фиорелла решилась провести жизнь в святом доме, которым управляла ее мать, и будет здесь королевой и повелительницей, а вместе с тем спасет свою душу, сильно отягченную ошибками молодости.

Легко представить себе, каково было мое отчаяние. Желая устроить наше будущее как можно лучше, я не только составил свое несчастье, но и несчастье бедной девушки, конечно, не по собственной воле, оставшейся в монастыре, где должна была страдать так же, как и я. Мое сердце сжималось при мысли, что я обрек мою прелестную подругу на жизнь, полную сожалений и мучений.

Я хотел протестовать, хотел даже, рискуя быть отправленным на галеры, признаться в своей хитрости.

Но герцогиня умела так глядеть на людей, что слова замирали у них на губах. Она принадлежала к числу тех патрицианок, которые охотно разрешают затруднительные семейные положения ударом кинжала или стаканом вина с небольшою примесью какого-нибудь сильнодействующего средства. Открытая борьба с подобной противницей показалась мне невозможной. Я удалился, поклонившись, пораженный и уничтоженный кошельком с сотнею дукатов, сунутым мне в руку достойной настоятельницей.

Сначала я хотел бросить деньги ей в лицо, но устоял и дал себе слово употребить их на возвращение потерянного мною ангела.

Но, увы! Как сделать это?

Несколько дней прошли в напрасном ожидании какого-нибудь вдохновения, какого-нибудь неожиданного случая. Я хорошо знал Фиореллу. Даже допустив, что ее могли соблазнить на несколько часов, не сомневался: ее свободолюбивый характер непременно должен был пробудиться во всей его дикости и оттолкнуть все препятствия. Но дни проходили, а я не видел никакой надежды. Все, что узнал из слухов, ходивших по Палермо, было то, что в монастыре Святой Розалии происходят беспорядки и что какое-то готовившееся пострижение встречает большие препятствия. А известно, какие непревзойденные средства есть у монахинь, чтобы шставить повиноваться непокорных овец.

Фиорелла, бедная Фиорелла! И я сам толкнул ее в пропасть, где она должна была исчезнуть навсегда.

Я был в страшном отчаянии. Не рискуя попасть в руки полиции, никогда не следует слишком близко заглядывать за стены монастыря средь бела дня. Поэтому я проводил целые дни, бродя по полям, придумывая различные смелые планы, в которых пожар играл самую невинную роль. Но как только наступала ночь, садился под большими деревьями аллеи, идущей вдоль монастыря, и внимательно прислушивался к малейшему шуму, доносившемуся из-за его мрачных стен.

Временами оттуда слышалось отдаленное пение; тогда у меня темнело в глазах и из тумана являлись неопределенные образы. Я видел Фиореллу, бледную, с распущенными волосами, в длинной, как саван, монашеской рясе.

– О, моя прелестная Фиорелла, олицетворение любви, неужели твоим молодости, блеску и оживлению суждено навсегда погибнуть?

Фиорелла, которую я видел теперь пред собой, глядела пристальным и диким взглядом. Она боролась с беспощадной тиранией, и ее протянутые ко мне руки, казалось, молили о помощи.

Однажды вечером, картина была особенно ясной, и я не пропустил ни одной из ее деталей. Настоятельница стояла, наклонившись к девушке, устремив на нее взгляд своих больших холодных глаз, тогда как Фиорелла, стоя на коленях, ломала руки и умоляла сжалиться над ней.

– Фиорелла! – вскричал я. – Она тебя не слушает. Клянусь тебе, она не твоя мать!.. Это я все выдумал, и должен признаться тебе во всем. Не теряй времени, умоляя ее напрасно! Разве ты не видишь в ее взгляде непоколебимую решимость. Защищайся, Фиорелла, не позволяй ей крикнуть, иначе ты погибла… Хорошо!.. Хорошо… Я вижу. Ты встаешь, сверкая глазами, великолепная в своей смелости… Как ты прелестна и ужасна! Да, ты имеешь право жить и любить!.. А! Теперь уже она дрожит пред тобой, боится и умоляет. Берегись, монахини похожи на тигриц. Она обманывает тебя!.. Подкрадывается и сейчас прыгнет…