Бессмертный

Верон не решился рассказать, что, по сути, в нынешнем состоянии мальчика есть и его вина. Верон вообще не привык испытывать чувство вины, а тем более выставлять его напоказ. Обычно все считали его бесчувственным, а он и не стремился этого отрицать, да и сам зачастую так думал. Одна ночь изменила его жизнь навсегда, однако те, кто его знает, вряд ли примут эти изменения так просто. Люди не меняются, независимо от расы, они лишь… мимикрируют.

— Ну, я не один здесь такой. — Он посмотрел на Арста, потом на Энагу. Кажется, или ее кожа стала чуть розовей?

— Да, тут вы правы, — ухмыльнулся доктор, покачав головой.

— Кстати, я так и не спросил, почему вы решили нам помочь?

— Хм, — призадумался старик, — даже не знаю. Я просто увидел, как вы хотите стащить его прямо по среди операции, даже не заботясь о подключенной к нему аппаратуре, что его попросту убило бы, и решил исполнить свой долг врача и спасти мальца. Тем более, столько сил и времени ушло на его спасение.

— Вас могли убить.

— Все мы когда-нибудь умрем, — снова усмехнулся Арст, но как-то грустно. — Я ведь и на войне был, много всякого повидал, какими-то автоматами-пулеметами меня не напугаешь. А вот насчет Энаги сказать не могу, — покачал он головой. Было видно, что он удивлен ее поведением не меньше Верона.

— А ты что скажешь? — обратился он к ней.

— Не знаю, — сказала она, не поднимая глаз. — Просто порыв. У меня такое иногда бывает.

— Бегаешь под пулями?

— Нет, просто делаю противоположное от того, что следует.

— О, я тебя понимаю, — усмехнулся Верон, — у меня вся жизнь на этом построена. Ладно, если вам пока ничего не надо, я вернусь к брату, узнаю, как обстоят дела.

Верон выходил из каюты со странным чувством, которое у него обычно бывает перед боем или каким другим важным событием. Словно что-то в животе пытается перевернуться, при этом накаляясь и остывая одновременно. И чувство это возникало каждый раз, когда в его мыслях появлялась Энага.

— Как дела? — спросил он у Эвриса, заходя в кабину пилота.

— Нас таки засекли, но я отвертелся, — ответил он сухо. Все это походило на то, словно он отчитывается перед Вероном, что, естественно, ему не нравилось. Он и второй помощник, и спасатель, и личный пилот, в общем, кто угодно, отодвинутый на второй план и с чьим мнением практически не считаются, максимум делают вид, что оно их интересует. В его голосе, однако, все эти эмоции услышать было невозможно, у него был большой опыт в сокрытии своих истинных мыслей и чувств. — Сказал, что мы летим как раз с поля боя, везем раненых и убитых на базу.

— А они что?

— Повелись, — пожал плечами Эврис. Если бы не повелись, они бы не летели так мирно, как сейчас. Объяснять очевидное он тоже не любил. — Правда, требовали еще назвать им свои позывные и прочую лабуду, но я сказал, что тороплюсь, так как у нас много тяжело раненых, и им советовал того же, так что они сейчас на всех парах мчатся к месту… происшествия.

— Хорошая работа! — Верон похлопал брата по плечу.

— А ты опять во мне сомневался?

— Не начинай, — скорчил гримасу гераклид. — Я просто похвалил своего брата. Если бы я сомневался, я бы не оставил тебя здесь одного.

Эврис ничего не ответил. Похвала брата для него была не лучше его безразличия.

— Так что, — заговорил вновь Верон, — когда там прыгаем?

— Ты остальных-то предупредил?

— А, черт, точно! Пока не прыгай, я сейчас вернусь.

Мальчика аккуратно привязали к кровати специальными мягкими ремнями, чтобы не свалился. В его состоянии метасалироваться было рискованно, но еще рискованней было бы сидеть и ничего не делать. Арст и Энага заняли кресла возле каюты, чтобы по прибытию сразу же вернуться к пациенту и проверить его состояние.

— Все, — сказал Верон, садясь рядом с Эврисом и пристегиваясь, — полетели. И они полетели. Перед носом корабля образовался чернильно-черный круг, медленно, но уверенно расползаясь в стороны, расширяясь, словно стремясь поглотить всю Вселенную. «Тарелка» влетела в круг и стало никак. Все проблемы перестали существовать, словно их никогда и не было. Но из-за этого стало еще паршивей, когда они вылетели обратно в серый мир. Бремя жизни навалилось еще бо́льшим скопом, заставляя невольно вздохнуть. Хотя любая жизнь лучше, чем то, что чувствуешь, проходя сквозь эту дыру. А не чувствуешь ты ничего. Верон ненавидел метасалирование. Его ненавидели все, но альтернативы не было. Вселенная слишком большая, и чем больше ты об этом думаешь, тем больше она становится.

Верон вернулся в каюту к мальчику, где уже на том же месте сидели доктор и медсестра, словно и не уходили никуда.

— Ненавижу метасалирование, — поморщившись, покачал головой Арст.

— Как и все, — откликнулся Верон. — Если верить Эврису, еще три прыжка.

— Интересно, — чуть погодя заговорил доктор, смотря на мальчика, — что при прыжке чувствует Человек в бессознательном состоянии?

— Понятия не имею. — Верон никогда об этом не задумывался, как и о большинстве других вещей в мире. Ему хватало того, что было перед носом.