Бессмертный город. Политическое воспитание

Еще на повороте, за перекрестком, куда выходит дорога на Гоэлло, по которой он возвращается к себе, Шарль видит крытый брезентом грузовик американской армии, какие он уже встречал раньше. Он видит также американского солдата, который словно часовой стоит перед оградой. Действительно, это часовой. Куда вы идете? Кто вы? Игра возобновляется. Но теперь Шарлю уже не страшно. Он вопит: “This is my house”. Солдат — негр. Он смеется, обнажая огромные белые зубы, хлопает его по плечу, хочет дать ему пластинку жевательной резинки. Шарль отказывается, кричит, показывает свое удостоверение, фамилию, адрес. Ла Виль Элу, Ла Виль Элу! Конечно, это он, у себя. Поколебавшись, солдат пропускает, обыскав Шарля и его мешок. Шарль устремляется на велосипеде по аллее. Все деревья на месте. Слава Богу, они ничего не срубили. Поднявшись по лужайке, он видит дом, останавливается. Сердце у него колотится. Слезы подступают к глазам. Он долго смотрит на дом. Дом цел и, кажется, не повреждён. Ставни открыты. У подъезда все те же, крытые брезентом грузовики. Посреди лужайки — нацеленные в небо два зенитных орудия без артиллеристов. Слева, перед служебными постройками, стоят другие грузовики. Есть и открытые машины, на больших колесах. Одна из них трогается с места, проезжает перед подъездом, огибает лужайку, подъезжает к нему. Водитель резко тормозит, заметив его. Это тоже негр. Но рядом с ним сидит белый. Он зовет Шарля, тот подходит. Новый допрос. Белый более подозрителен. Шарль понимает английский лучше, чем немецкий. В конце концов американец приказывает шоферу повернуть назад, а Шарлю — идти впереди. Перед домом объяснение возобновляется, но есть переводчик, Шарль рассказывает. Вокруг него собрались негры, белые, сержанты, простые солдаты, безо всякой субординации. Все потрясены, со всех сторон раздаются восхищенные восклицания: “Fantastic!”, “Incredible!”, “Boy, gee!” Рассказ окончен; его поздравляют, похлопывают. Огромный солдат, белый, поднимает его себе на плечи и торжественно уносит, взбирается на крыльцо и ставит в большом вестибюле. Вот он и вернулся. Шарль представлял себе это совсем иначе: уединение, грусть, сосредоточенность, неторопливость. А теперь ему придется обходить дом с целой толпой людей, быть гидом, объяснять: здесь большая гостиная, здесь — малая, здесь папин кабинет, здесь столовая. Даже беглого взгляда довольно, чтобы увидеть, в каком плачевном состоянии дом, гораздо худшем, чем он предполагал. Воспоминания обступают его, но он должен оставить их при себе. Ему хочется взять метлу, выгнать всех этих чужаков. Мысль о том, чтобы войти с ними в комнаты, невыносима. Он оборачивается к сопровождающему его офицеру, спрашивает, долго ли американцы намерены оставаться в доме. Другой хохочет: “Ask Rommel”.