Бессмертный город. Политическое воспитание

Шарль был немного раздосадован на себя за столь наивный вопрос, но в то же время надо было воспользоваться беседой с этим молодым человеком из другого мира и постараться расшевелить его. Не дожидаясь ответа, он добавил:

— Меня удивляет, что у вас не так много самоубийств.

После этого замечания Саша погрузился в молчание, которое не прерывалось до тех пор, пока Шарль, почувствовав, что между ними возникает неловкость, не предложил ему отправиться в гостиницу «Националь» и выпить там чаю, чтобы согреться.

После того как они сели за столик, разговор изменил направление, и теперь Саша задавал Шарлю вопросы. Во Франции только что прошли выборы, и он пытался понять, как изменился политический климат. Шарль всячески старался помочь ему, но чем точнее он хотел быть, тем больше запутывался и сбивался. Различия между правыми и левыми, между оттенками партий, называвшихся здесь «буржуазными», ему самому казались нелепыми. Саша слушал его с иронической усмешкой. А радикалы? А независимые? А франкмасоны? Он знал обо всем гораздо больше, чем можно было предположить, но Шарля особенно смущало то, что Саша смотрел на политическую жизнь Франции, источник стольких страстей, словно в перевернутый бинокль.

— Коммунисты у вас, — сказал Саша, — очень сильны.

Как во Франции, богатой стране, свободной, демократичной, самой замечательной стране в Европе, а может и в мире, могло быть столько коммунистов, этого Саша не мог понять,

— Их надо было воспитать, — сказал Шарль.

— Я знаю некоторых, прошедших политическую школу здесь, — ответил Саша.

В посольстве, конечно, было известно, что Французская коммунистическая партия регулярно посылает в Москву молодых коммунистов для совершенствования политического образования в специализированном учебном заведении, но, поскольку они избегали всяких контактов с официальными представителями своей страны, никто из посольства с ними никогда не встречался. Напротив, Саша знал кое-кого. Это талантливые, умные люди, они умеют хорошо говорить, даже слишком хорошо. Его поразило то, что они говорят о Советском Союзе в совершенно абстрактных выражениях, как о некоей теоретической стране. Они говорят о системе, а не о людях, о механизмах, а не о жизни, они говорят о намерениях, планах, тезисах, а не о реальности.

В течение нескольких минут Шарль, слушая Сашу, наблюдал за одним типом, который самовольно уселся за соседний столик, уже занятый несчастной парочкой, вынужденной потесниться. В этом городе, где места в ресторанах и кафе доставались с трудом, а порой и с боем, подобное случалось нередко и само по себе не заслуживало бы внимания, если бы тип явно не прислушивался к их разговору. Поэтому, прервав несколько удивленного Сашу, Шарль сменил тему. Немного погодя они вышли из «Националя» и расстались, назначив следующую встречу в ГУМе. Однако Шарль успел шепнуть Саше, что ему было бы очень интересно познакомиться с кем-нибудь из французских коммунистов, приехавших на учебу в Москву. Саша ответил, что, разумеется, ничего не может обещать, ибо не знает, захотят ли те в свою очередь встречаться с кем-нибудь из посольства, но что он постарается устроить встречу.

Вернувшись домой, Шарль сделал в дневнике, который вел, несколько записей, касающихся их сегодняшнего разговора с Сашей. В заключение он написал:

«Вновь и вновь меня мучает один и тот же вопрос, на который я не могу ответить: есть ли надежда? Общение становится возможным. Мое знакомство — всего лишь микроскопический знак, едва заметное мерцание звезды, затерянной в космическом пространстве. Быть может, в нем нет никакого реального смысла, быть может, я жертва заблуждения или даже манипуляции? Но если есть и другие подобные знаки, если постепенно число их будет расти, если, сливаясь, они станут лучом света, быть может, мы найдем общую дорогу, и тогда два мира потянутся друг к другу. Саша для меня — удивительное явление. Если таких, как он, много, если есть молодые люди, обладающие такой же способностью к анализу и размышлению, не зараженные системой, если им дадут возможность жить, если сегодня или завтра их не отправят в лагеря, если постепенно они обретут право на свободу слова, если они придут к власти, — надежда существует. И если, с другой стороны, мы сами сумеем остаться открытыми, сумеем внимательно слушать, будем готовы помочь, будем трезвы, но великодушны, — надежда существует.