Бессмертный город. Политическое воспитание

Они вернулись в гостиную, Моника заняла глубокое кресло в углу и пригласила Жюльена сесть рядом. Как несколько дней назад профессор Амири, она принялась описывать одного за другим своих гостей. Но хоть уста профессора с беспощадным сарказмом выводили беспощадные портреты, они все же были тогда одни в гостиной профессора над рекой, в то время как Моника Бекер с не меньшей беспощадностью отзывалась о тех, кто в нескольких шагах от нее порой улыбался ей, не подозревая, сколько нелестного говорится в их адрес. Впрочем, при всей резкости ее отзывов, взгляд, которым она окидывала гостей, был сама нежность, лишенная иллюзий, но все же чуть ли не материнская, в которой не было ничего от язвительности старца, затаившегося среди своих барочных полотен, чтобы издали препарировать общество, куда он хотя и был допущен, но на положении чужака.

Описывая одного за другим старых маркизов и графинь помоложе, словно ожидающих своей очереди пройти перед ней, Моника Бекер создала для своего подопечного, которого вводила в жизнь элиты, пикантный образ некоторых высокопоставленных особ Н. Жюльен вновь услышал о драпирующейся в достоинство бедности семьи Берио, о безудержном блуждании четы Яннинг в садах истории. Диану Данини она удостоила леденящего душу отзыва, упомянув сперва о ее супруге, затем о бывшем плейбое с седыми висками, не расстававшемся с четой, и, загадочно предложив не верить обманчивой видимости, намекнула таким образом как на любовный треугольник, так и на то, что даже это было бы слишком просто.

— Бедный князь Жан (таково было прозвище мужа Дианы) коллекционирует старинные театры марионеток, не в силах дергать их за веревочки, — подвела итог Моника Бекер.

Затем речь зашла о глубоком старце, старейшине собрания, и она удивилась, как Жюльен не обратил внимания, что тот не проронил ни звука.

— А вы не знали? Это Рихард Фальк, один из величайших поэтов нашего времени. Одно время его имя произносилось в связи с Нобелевской премией, но это было бы слишком невероятно. Бедняга Рихард слегка ошибся между сороковым и сорок пятым годом, и у него были неприятности после Освобождения. Судьям перед которыми он тогда предстал, он ответил лишь возмущенным молчанием и с тех пор не сказал ни слова. За него говорит его жена Лючия. Впрочем, она даже не говорит, а болтает. Рихард появляется в свете, слушает и молчит. Из-под его пера выходит несколько строк в месяц, он публикует несколько страниц в год лет в десять — книгу, но он связан с Грегорио, Нюйтерами, и всего этого вкупе достаточно, чтобы он считался в Н. гением.

Жеронима де Нюйтер — эта строчит поверхностные биографии малоизвестных писателей. Муж ее был в свое время министром; она вот уже сорок лет верна фирме Шанель, время от времени вынимает пудреницу работы Фаберже, чтобы скрупулезно подрисовать глаза.

— Один глаз она потеряла в странном поединке с лыжным тренером в Гштаде[43]. Официальная версия — несчастный случай в подъемнике в эпоху, когда подъемников еще в помине не было, а лыжные палки походили на копья. В Сан-Кашано под Флоренцией она откопала последнего отпрыска семьи ремесленников обрабатывавших pietra dura[44] еще для Медичи, он умеет так отделать яшму или лазурит, что цвет их меняется в зависимости от освещения, времени и настроения Жеронимы. Она меняет свой стеклянный глаз сообразуясь со временем года, ни от кого не таится и считает делом чести, чтобы никто не догадался, какой именно глаз — левый или правый — выбил ей не в меру грубый любовник.

Молодая белокурая женщина, с бледным скуластым лицом, с которой Жюльен успел перекинуться несколькими ничего не значащими фразами по поводу оперы, которую, по ее словам, она обожала, также попала графине на язычок и была подана Жюльену как фатальная женщина, несчастная сама и приносящая несчастье мужчинам. Супруг ее, грубиян, был к тому же еще банкиром, что усугубляло его положение в глазах неумолимой Моники. Это была сестра молодого преподавателя истории искусства, пожалуй единственного из всех, кто был пощажен ею, хотя, на ее взгляд, и страдал мягкотелостью и неспособностью навести порядок в своей противоречивой жизни. О жене его можно было сказать, что она мила, но не более того...