Бессмертный город. Политическое воспитание

В среду утром Анна предупредила его о своем приезде в субботу ночным поездом. Он подумал, что должен радоваться этому, и в пятницу действительно испытывал радостное волнение в предвкушении долгого уикэнда с ней — она уезжала в понедельник. В пятницу он ужинал с Валерио, с которым они теперь часто виделись. Валерио после убийства несколько дней провел взаперти. Проходя по вечерам под его окнами, Жюльен видел в галерее, где была развешана коллекция живописи, тень человека, ходившего взад-вперед, и решил, что это его друг, может быть единственный из всей семьи, родственников и друзей, не желающий забывать о преступлении еще и потому, что произошло оно не только неподалеку от Фонтанель, но и от Ла Марлиа, виллы семейства Грегорио, где Валерио иногда уединялся с Мод. Когда Валерио появился вновь, он был бледнее обычного. Прошелся по поводу чудовищной несознательности своих сограждан, считающих делом чести помнить лишь о преступлениях или убийствах прошлого, когда Н. был суверенным городом и всегда находился поэт, сочинявший оду в память об убийстве тирана или смерти любовников от руки ревнивого мужа. Он протянул Жюльену серебряную флягу с выдержанным коньяком, плоскую, украшенную рубиновым кабошоном; он иногда носил ее с собой и беспрестанно с ней прикладывался.

— На, выпей, и ты тоже забудешь, как они и я.

В этот раз Мод была с ним. Увидев ее в первый раз у Андреа Видаля, Жюльен нашел ее такой же уверенной в себе, как Карин или Лючия. Как и они, Мод была из тех вернувшихся на родину лжеамериканок, которые, чем больше заявляли о своей ненависти к Нью-Йорку или Сан-Франциско, тем больше походили на американок. Но постепенно Жюльен увидел в Мод ту же слабость, что заставляла Марию Терезу плакать в минуты близости с ним, тот же душевный надлом, который привел Анджелику к нему в пасхальное воскресенье. Так или иначе Мод, как Анджелика и Мария Тереза, была из породы тех униженных, оскорбленных женщин, чей след в истории живописи изучал Валерио. Она по-собачьи преданно смотрела на любовника, всячески избегала разговоров о его жене и, казалось, переставала слышать, когда речь все-таки заходила о Виолетте. Иногда лицо ее искажалось; Жюльен заметил, что со времени его встречи с нею на лестнице во дворце Саррокка она похудела. Под глазами залегли фиолетовые круги.

— Смотри-ка, жизнь в Н. с каждым днем тебе все больше на пользу! — воскликнул Валерио, беря флягу из рук своего друга.

В голосе его была горечь. Они ужинали втроем в ресторанчике почти на углу дворца Грегорио, где Валерио открыто встречался с Мод, когда семейная жизнь становилась особенно «противной», как говорил он, не стесняясь в выражениях. Он особым тоном произносил слово «противный», отражающее весь ужас, что внушали ему семейные или дружеские связи, к которым он был принуждаем.

Жюльен кивнул: да, действительно, отныне у него было много друзей и он отменно чувствовал себя в Н.

Голос Валерио зазвучал глухо, когда он произнес вслух то, что Жюльену пришло однажды в голову:

— А впрочем, какое тебе дело до самого аквариума, ты ведь здесь как рыба в воде!

В голосе Валерио Жюльену послышалась мрачная ирония. Тот уже довольно сильно нагрузился. Пальцы Мод сжали его запястье.

— Что тут особенного, — попыталась она успокоить его. — Жюльен наблюдает за нами, как за необычными рыбками, что плавают по кругу в банке с водой. Это его забавляет.

— Ты думаешь? Да ни за чем он не наблюдает! У него одно на уме: самому стать рыбой. А может, рыбой-котом. Или рыбой-тигром, если б такие водились в нашем умеренном климате.

Жюльен собирался ответить, но Валерио высвободил руку и накрыл ею руку Жюльена.

— Знаешь, если я и говорю все это, то только потому, что просто завидую тебе! У меня самого часто ощущение, что я рыба-кот, выпрыгнувшая из аквариума и извивающаяся по ту сторону стекла.

Когда Жюльен прощался с ними, объяснив, что завтра ему рано вставать, так как приезжает Анна, Валерио заставил его пообещать, что один из вечеров они проведут вчетвером.

Поезд запаздывал на два часа. Ночью Жюльен мечтал о встрече с Анной, и это показалось ему добрым предзнаменованием. На вокзал он отправился, волнуясь. Ему нравился в Анне вкус к наблюдению за людьми и предметами, любопытство и даже веселый, почти насмешливый вид, который она приняла, когда он заговорил при ней о превратностях карьеры, об усталости и тоске.

— До пятидесяти все это не так серьезно, а вам ведь только сорок восемь, в запасе еще два года. Через два года можно начинать беспокоиться, — пошутила она.

Он понимал, что она мило посмеивается над ним, но вспоминать об этом было приятно. Слишком безупречное спокойствие Марии Терезы, которая менялась лишь в минуты страсти, иногда надоедало ему; чтобы не видеться с ней несколько дней, он придумал предлог, о котором только и можно было сказать, что он не слишком благовидный.