Бессмертный город. Политическое воспитание

Под этим верхним рядом прекрасно сохранившихся фресок, изображающих земные радости, шли более загадочные фрески в довольно плачевном состоянии. Разделенные по знакам Зодиака, персонажи, похожие на священников или служителей какого-то языческого культа, совершали жертвоприношения. Один из священников в белом одеянии, скорее напоминающий лесовика или крестьянина, держал в руках занесенный нож. Под ножом был лишь кусок штукатурки, словно уже очень давно кто-то стер фигуру жертвы. Поодаль две юные девушки в светлых платьях шли со связанными за спиной руками. Двое юношей рядом с ними были плохо различимы. Был как будто еще третий, коленопреклоненный, но от него мало что осталось. И завершала фреску обнаженная торжествующая Венера точно на таком же цветочном лугу, что и на верхней фреске: она как будто собиралась подняться туда и принять участие в празднествах, устраиваемых там в ее честь бесстыдными любовниками среди белых кроликов.

— До того как в конце шестнадцатого века дворец купили Грегорио, он был одним из тех общественных дворцов, которые, как в Ферраре, принадлежат всем. Здесь устраивались банкеты, праздники. Здесь Франческо де Виян сочинил свои фривольные стихи, которые ты знаешь.

Франческо де Виян был большим поэтом, благодаря его очень вольным сочинениям, исполненным одновременно двусмысленного мистицизма, П. вошел в историю литературы Возрождения. Как и Тассо, он кончил жизнь сумасшедшим: покровители его, герцоги П., поместили Вияна в городской монастырь, покой и безмятежность которого он воспевал под конец жизни.

— Я хотел показать тебе этот дворец, — сказал Валерио, — чтобы ты понял: как ни убегай от Н. на другую сторону холмов, ты все равно туда вернешься.

Валерио рассказал, что один и тот же неизвестный художник расписал дворец Грегорио в П. и часовню Грегорио в церкви Санта Мария делла Паче, ту самую, что всегда была на запоре. В этой часовне, посвященной Марии Магдалине и выстроенной неким Антонином Грегорио в конце XV века, и находилась первоначально та самая надгробная плита с женской фигурой, которую Жюльен видел у Масканиуса.

— Этот Антонин Грегорио столько раз изменял жене со всякими замарашками, что по смерти прекрасной Данины пожелал, чтобы та, кем он пренебрегал при жизни, была навсегда прославлена после смерти.

Мод не сводила с Валерио глаз. Валерио вернулся к торжествующей Венере, которая как бы замыкала фрески нижней части стены и открывала цикл верхней части.

— Вот видишь, Жюльен, — продолжал он, — вся жизнь Н., крайней мере его прошлое, выражена с помощью очень простой иконографии. Достаточно всмотреться в самые знаменитые из н-ких картин, чтобы понять город целиком. Может быть, потому я и захотел попробовать обучить нескольких девушек истории искусства — пусть и у них откроются глаза.

Впервые Жюльен услышал протест со стороны Мод:

— А тебе не кажется, что это было бы слишком просто?

Валерио улыбнулся:

— Ты права, может, это и впрямь слишком просто.

Но улыбка его была грустной.

Сразу за дворцом начиналась деревня. Валерио был прав: пригороды П., города активного, предприимчивого, чудом сохранились. Сквозь клочья уплывающего тумана солнечные лучи освещали сочную зелень.

Друзья быстро добрались до заброшенной загородной резиденции герцогов на том же берегу реки, что и деревня. Это была огромная постройка в стиле барокко, куда герцоги П. переезжали с двором на лето. Новый сторож был оповещен о приезде Валерио. Как и Иоханнес, он провел гостей по зданию. Все здесь было запущенным, пострадало от времени и влаги. Комнаты не были обставлены, штукатурка облупилась, кое-где обвалились потолки. Было видно, что некоторые, лучше других сохранившиеся комнаты служили временным пристанищем беднякам, оставлявшим после себя мусор. Валерио останавливался перед голыми стенами, на которых едва виднелись следы красок. Как он объяснял, еще лет двадцать назад здесь были фрески.

— Императрица Мария-Луиза провела в этом дворце лето, перед тем, как вступить на пармский престол[65]. На этом этаже есть комната, специально обитая к ее приезду тканью с золотыми пчелами и орлами[66] на зеленом фоне.

Но Жюльен ничего не мог разглядеть. Речная влага, туманы, летний зной и зимние холода сделали свое дело. Как он ни силился, но вообразить себе хоть что-то не сумел. В особенности прогулки н-ского студента, приезжавшего сюда на каникулы с надеждой улизнуть из цепких лап города, укрывшись в этих заброшенных княжеских покоях вместе с другом и дочерью сторожа, живущего у входа в парк.

Они были так далеко от Н., его благородных строгих фасадов, прекрасно сохранившихся дворцов и роскошно обставленных трапез — от всего того, с чем Жюльен так свыкся, — что он внезапно ощутил себя как бы на чужбине. Огромные неубранные залы старинной княжеской резиденции Арджентины вдруг преисполнились экзотики, какой он не знавал и в Запретном городе Пекина.