Бессмертный город. Политическое воспитание

Погода стояла отменная. Г-жа Шёнберг поджидала гостя, сидя у каменного стола на пригорке. Внизу протекала река, открывался вид на аристократические кварталы города, знаменитый купол собора. Туристов видно не было, их гомон сюда не долетал, и тем не менее место это находилось в нескольких сотнях метров от загаженной ими Ратушной площади. Сад, беседки, цветы ириса, росшие в беспорядке, не имели ничего общего с благородной строгостью парков и вилл, где успел побывать Жюльен: это была гавань покоя и прелести у самых подступов к Н.

— Я не позволила вашему высокому гостю нарушить своим присутствием покой этого уголка, — сказала хозяйка, приглашая Жюльена садиться.

Но поскольку она никак не пояснила свои слова, консул не знал, что отвечать.

Появление Джорджо Амири рассеяло замешательство. Он заметно постарел с тех пор, как Жюльен навестил его в первый раз. И был очень слаб. Двое слуг почти несли его к беседке, где был приготовлен чай. Он тут же пустился в восторженное описание творчества, которому до самой кончины не изменял Юлиус Шёнберг. Намекнул и на виновников его смерти, которых нужно было искать неподалеку, но вдова преследователя нацистов не дала увлечь себя на эту стезю.

Жюльен отдавал себе отчет, что в самом или почти самом сердце Н. он попал в двусмысленное положение: Лионелла Шёнберг занимала стратегическую позицию на шахматной доске этого небольшого замкнутого общества, подвергнутого ею строгому осуждению. Сидящий напротив нее Джорджо Амири сохранял нейтралитет. Он принимал участие в жизни Н., но относился к ней без снисхождения. Может быть, его лишь терпели, поскольку он был слишком хорошо осведомлен о тысяче и одной интриге, составлявших живую ткань этого микрокосма. Хотя хозяйка воздерживалась от разговора о скульптурах своего дяди или музыке своего мужа, Жюльен мало-помалу начал понимать, какое воздействие на окружающих она оказывала. В ее бледно-голубом взгляде была некая удивленная невинность, превращавшаяся в упрямую непримиримость, стоило этой голубизне побелеть. Он догадывался, что так или иначе премьер-министр напросился к ней в надежде очаровать ее, пустив в ход свое испытанное обаяние. Но для чего? Надеялся ли он, подобно Рихарду Фальку, испросить прощение в чем-то? Или же хотел вот в этом самом саду вновь напасть на след того, в чем ему было когда-то отказано? Когда она предавалась воспоминаниям о пальцах своего мужа, исполнявшего одну из последних сонат Бетховена, синева ее глаз стала почти белой.

Г-жа Шёнберг провела Жюльена по старинному зданию монастыря. Его украшали лишь полотна мастеров сиенской и флорентийской школ ХIII века, беременная богоматерь Таддео Гарди[71] и cassoni[72] на светские сюжеты: бракосочетание, турнир. На одной из стен, словно специально предназначенной для этого, в одиночестве висело анонимное «Благовещение». Изо рта ангела, написанные золотыми буквами, выходили слова, что были словами отнюдь не мира, но боли; внимавшая ему богоматерь-девочка в испуге опускала на лицо накидку. Как и у Лионеллы Шёнберг, у нее был очень бледный взгляд, но разрез глаз, исполненный в манере примитивистов болонской школы, был необычайно красив.

В других помещениях были расставлены незаконченные мраморные скульптуры Пиреуса в том виде, как их оставил автор. И все те же несколько тяжеловатые, едва достигшие зрелости герои вызывали в Жюльене воспоминание об Анджелике.

За этим приглашением последовали другие: весна вступила в свои права, приближался разгар светского сезона. Диана Данини устроила пышный прием в честь помолвки своей дочери с внуком Моники Бекер. Жюльен не знал, что прекрасная Диана — мать взрослой дочери, и еще раз поразился юности и красоте Моники и Дианы. Поскольку этот альянс клал конец долгому периоду их соперничества внутри замкнутого н-ского общества, праздник получил большую огласку.

Графиня Бекер улучила минутку, чтобы переговорить с Жюльеном. Поздравив его с успехом недавнего визита, она весьма отрицательно отозвалась о Лионелле Шёнберг, отказавшейся, как она выразилась, «подыграть». Это несколько непривычное выражение было воспринято Жюльеном лишь как намек на нетактичность вдовы по отношению к высокому гостю.

На самом же деле его предостерегали, предупреждали: стало известно, что консул побывал у г-жи Шёнберг, и ему давали понять, что больше он не должен этого делать. Однако он вновь принял приглашение на виллу Пиреус по случаю приезда знаменитого виолончелиста. Музыкант немного поломался, прежде чем исполнить сюиту Баха. За окном сад, река, город погружались в темноту. Вечер удался на славу, но те, кто не был на него приглашен, не простили Жюльену.

Некоторое время спустя снятая им вилла на холмах напротив церкви Сан Роман и старинной крепости была готова принять его. Джино помог ему перевезти вещи с улицы Свечных мастеров.