Бессмертный избранный (СИ)

Это были не просто супы, а настоящие травяные отвары. От простуды, от черномора, от больных зубов, для глаз и для ноги, для силы и для быстроты ума. Папа смеялся, говорил, что мама готовит нас для похода через пустыню, не иначе. Мама тогда указывала на мои вечно покрытые синяками руки и спрашивала отца, устраивает ли его цыпленок вместо дочери.

— Инетис синюшна той самой благородной синевой, которую так любят в Шембучени, — говорил папа. — У тамошнего наместника растет сын…

— Я не пущу свою дочь к этим лягушкам болотным, — возражала мама. — Дышать вонью, жить в сырости? Нет уж. Инетис, доедай, я подолью тебе еще супу.

— Ты, кажется, из Шембучени? — спрашиваю я Унну, когда она заносит с улицы высохшее белье — и мою ночную одежду, увидев которую, я краснею.

Она кивает, складывая одежду в стопки на столе, который уже успела вымыть после утренней трапезы. Рубуша и корс Мастера, ее собственные рубуша и корс. Она складывает корс и задумчиво гладит ткань рукой, как будто что-то вспоминает.

— Да, — наконец, отвечает. — Родилась я там.

— Ты не была дома с тех пор, как стала ученицей?

Унна смотрит на меня и молча качает головой. Лучи солнца скользят по шраму, он кажется настоящей трещиной на ее приятном лице.

— А это откуда? — Я провожу пальцем по своему лицу.

— Ударилась. — Она пододвигает в мою сторону аккуратно сложенную ночную одежду. — Это твое. Пока ты будешь носить мою одежду. Мастер не сказал мне, как долго ты здесь пробудешь, поэтому я пойду пока устрою тебе постель. Я не могу постоянно спать на полу, будем меняться.

Я и не ждала оштанского полотна для постели, но слова Унны, прямые, как и ее взгляд, меня задевают.

— Я и не думала лишать тебя твоей кровати, — говорю я. — Я здесь не по своей воле, но Мастер сам пригласил меня.

— Может, он отдаст тебе свою сонную, — говорит Унна задумчиво. — Он в последнее время спит так мало.

Мы обе замираем, когда снаружи раздается громкий треск — как будто треснуло пополам большое дерево. Трещат ветки, шелестит листва, раздаются громкие голоса. Я смотрю на Унну, она напугана не меньше меня. Это вековечный лес, здесь не рубят деревья. Здесь не ходят чужаки. Здесь и свои ходят молча, потому что лес не любит пустых слов.

— Что это?

Унна только качает головой. Она напряжена, рука тянется к зубу тсыя, сжимает его.

— Оставайся здесь, Инетис, — говорит она, не глядя на меня, и выходит из дома. Я подхожу к окну и вижу, как она осторожно идет по поляне в направлении голосов. А они становятся все громче. Как будто сюда идет десяток людей, не меньше. Десяток вышедших на прогулку по вековечному лесу людей.

Я не понимаю, что происходит.

Оглянувшись на очаг, я вижу, что суп вот-вот убежит и зальет пламя. Я хватаю ложку и начинаю помешивать кипящее варево, гадая, что происходит снаружи. Я не знаю, что Унна намерена делать, я не знаю, как мы будем защищаться в случае опасности. Я перебираю в уме подходящие слова, бешено мешая ложкой суп, пока он не утихомиривается и не сдается.

Отбросив ложку, я выбегаю наружу, не собираясь сидеть и ждать, пока что-то случится. Унна стоит посреди поляны и глядит на восход. Я встаю рядом и тоже смотрю туда, где извилистая тропа петляет меж деревьев, уходя глубже в лес.

И не верю своим глазам. По тропе, той, что недавно привела нас с Фраксисом сюда, к поляне идут люди. Много людей с топорами, друсами и ухмылками на лицах — и они видят нас, смотрят в нашу сторону, машут нам руками. Они одеты не как воины, а как лесорубы, но в их облике есть что-то странное, в их шагах, нетвердых и коротких, в их хохоте и выкриках, разгоняющих мелких животных, в топорах, которые они держат в руках так, словно до этого никогда не держали.

— Этого не может быть, — говорит Унна. — Без дорожной травы в эту часть леса попасть нельзя.

Она стоит, в растерянности теребя подвешенный на ремешке зуб и глядя на приближающихся людей. За несколько десятков шагов до поляны тропа становится почти прямой, и нас уже хорошо видно. Я пересчитываю чужаков. Девять. Двое с друсами, остальные с топорами и веревками, и среди них ни одного, чье лицо внушило бы мне доверие.

— Красотки! — раздается жизнерадостный голос, и мы вздрагиваем. — Не хотите ли угостить усталых путников чем-нибудь вкусненьким? Что делают такие милашки посреди вековечного леса?

— Этого не может быть, — снова повторяет Унна. — Это какой-то морок, я не знаю, что это.

Она смотрит на меня.

— Ты их тоже видишь?

Друс со свистом прорезает воздух и вонзается в траву у ее ног. Унна вскрикивает и подпрыгивает от неожиданности, я хватаюсь за сердце, которое готово вырваться наружу через горло. Это не морок, потому что морок не способен тебя убить, каким бы правдоподобным он ни был.

Это люди. Вооруженные люди, которые вовсе не удивлены тем, что наткнулись на нас посреди вековечного леса. Как будто они знали, куда идут и кого встретят.