Бессмертный

В тот момент осел решил присесть на задницу, и мальчик чуть не свалился. Я подхватил его и удержал рукой за плечо, он мне улыбнулся. Я потянул осла за хвост, чтобы поднять его на ноги. Моя скотинка неохотно подчинилась. Мы подошли к Баптистерию, и я украдкой огляделся, не шатается ли поблизости кто-нибудь с красным пером на камзоле или рубахе. Никого не увидев, я остановился перед роскошными бронзовыми дверями работы Пизано, каждая из которых вмещала четырнадцать квадратных рельефов. Из двадцати восьми рельефов двадцать рассказывали о жизни Иоанна Крестителя, а остальные восемь изображали добродетели: надежду, веру, милосердие, смирение, силу духа, сдержанность, справедливость и благоразумие — все те качества, к которым Флоренция стремилась, но которых так и не сумела обрести. Сложнее всего дело обстояло со сдержанностью и воздержанием. Флоренция всегда была городом, который умеет наслаждаться жизнью. Но все же хорошо иметь такие идеалы перед глазами, выраженные в скульптурах, которые передвигались в пространстве как настоящие люди, были одеты в осязаемые ткани, спадавшие естественными складками, как настоящая материя. И действительно начинало казаться, что Флоренция может воплотить в себе эти добродетели.

Цикл о жизни святого Иоанна напомнил мне о прекрасных фресках учителя Пизано Джотто в капелле Перуцци. Как и Джотто, Пизано придал своим фигурам подлинную человечность. Лица и жесты были красноречивы и даже трогали за душу: и мудрая решимость на лице святого, удаляющегося в пустыню, и скорбь на лицах его учеников, которые хоронят его тело.

— У тебя на глазах слезы, — заметил мальчик.

Он слез с осла и, подойдя ко мне, взял меня за руку своей маленькой ладошкой.

— Самое важное — это искусство и отраженная красота, — с благоговением произнес я. — Это дар, данный нам Богом. По большей части он смеется над нами, но потом дарует Свою милость в работах таких великих мастеров. Пизано, Джотто, Чимабуэ…

Мальчик внимательно посмотрел на картину с изображением наречения.

— Это Дева Мария отдает ребенка отцу для наречения. Ее можно узнать по нимбу.

Я кивнул, и мальчик задумчиво произнес:

— Это великая честь для Крестителя, что сама Богоматерь подносит его к отцу. Это возвышает его.

— Я об этом никогда не задумывался, — признался я. — Но посмотри, как нежно она склонилась над ребенком, как и над любым ребенком, ибо она мать мира. И посмотри, какие у нее сильные плечи и руки под одеждами, она может вынести страдания всего мира.

— Да, вижу, — согласился он удивленным тоном, как будто впервые что-то понял. — А на этой картине, где Иоанн крестит Иисуса, видишь, в каком благоговении застыл ангел, и он один так смотрит, поэтому мы понимаем, что это священный миг! А здесь Христос говорит с учениками Иоанна, он благословляет их рукой, но у него нет нимба, потому что ученики еще не поняли то, что понял Иоанн, — что Христос наш спаситель! Спустя мгновение они поймут это, и все изменится!

— У тебя зоркий глаз на искусство, Козимо, — улыбнулся я. — Сходи посмотри картины Джотто в Санта Кроче, и ты изумишься.

— Фрески Джотто столь же прекрасны?

— Джотто был учителем этого скульптора, его картины удивительны, они невероятно прекрасны, — тихо ответил я. — Флоренция не была бы Флоренцией без картин Джотто и рельефов Пизано, без всех великих художников. Они приезжают сюда, чтобы обогатить город цветом, формой и текстурой, наполнить его красотой, которой завидует весь остальной свет.

— Когда-нибудь я буду править Флоренцией, — произнес Козимо с уверенностью человека, который дает клятву.

Он подошел к картине, на которой ученики Иоанна посещают святого в тюрьме, и провел узкими пальцами по фигурам.

— Когда я буду править, то здесь обязательно будет много художников. Я привезу их сюда. Самых лучших!

— Лучшие художники всегда приезжают во Флоренцию.

— Ты ведь веришь мне, Бастардо, веришь, что я буду править Флоренцией? — взволнованно спросил мальчик.

Я присел на корточки и внимательно вгляделся в его желтоватое мальчишеское лицо. Я рассматривал его не одну минуту, чтобы он понял, что я честен с ним. Что-то в его чертах показалось мне смутно знакомым, хотя я знал, что никогда не видел его раньше. А потом что-то в моем разуме сдвинулось, точно осколки стекла со звоном упали на пол, и в памяти мелькнул Гебер-алхимик и ночь философского камня. Когда я увидел себя мертвым, и время устремилось вперед, и я увидел будущее, передо мной промелькнуло много лиц. Одно из них принадлежало могущественному человеку, правителю, который мог вырасти из юного Козимо. Этот парень хорошо одет — подходящая жертва для похитителей. Он из благородной семьи, и у него есть реальный шанс стать правителем города.

— Да, — со всей серьезностью произнес я, — я верю тебе. А когда ты будешь править Флоренцией, Козимо, никогда не забывай, что ее красота, ее искусство принадлежат всем флорентийцам, богатым и бедным, независимо от их происхождения!

— Я запомню. И ты будешь мне другом, когда я стану править, — решил он.