Бессмертный

— Сегодня я еду во Флоренцию посмотреть на собор, — возразил я немного резко, потому что мне никогда не нравилось, когда мной командовали или водили на поводке, как домашнее животное, а в последнее время это случалось слишком часто.

На моем кинжале остались следы засохшей крови, я взял его со стола и вытер своей рубашкой, а потом сунул в ножны на поясе.

— Флоренция, отличная идея! — с восхищением воскликнул он.

Его мать вернулась с тарелкой хлеба, намазанного сливочным маслом и густым медом.

— Мама, Лука сегодня везет меня во Флоренцию!

— Попридержи коней… — начал было я.

— Ах да, тот чудный конь в конюшне твой? Гнедой жеребец? — тут же перебил меня Леонардо. — Я бы хотел его нарисовать! Начну прямо перед отъездом, даже если мне не хватит времени закончить!

— Тебе не кажется, что надо сначала сказать папе о новом учителе? — спросила Катарина.

Она поставила тарелку перед Леонардо и сама села напротив нас. Ее полную грудь обтягивал желтый фартук, надетый на простое синее платье, а из расстегнутого воротничка выглядывала белая шея. Кроме цветочных духов, от нее пахло тушеным мясом, дрожжевым хлебом и разлитым вином. На нижней губе блестела капелька меда, который она, видимо, пробовала. Мне так и хотелось слизнуть этот мед. Она наклонилась ко мне через стол и спросила:

— И сколько вы спросите за уроки, синьор? Сер Пьеро щепетильно относится к деньгам.

— Я не знаю, сколько зарабатывают учителя, — ответил я и сделал большой глоток воды из чашки, чтобы скрыть, как от ее чар забилось мое сердце и участилось дыхание.

— Мы хорошо ему заплатим, я поговорю с папой, — серьезно заявил Леонардо. — Хорошо, но не слишком, чтобы папа не рассердился.

Он дотянулся до моей тарелки и стащил ветчину, сначала подмигнув маме, затем мне — и повторив все заново. Он был неотразим и знал это. Выхода просто не оставалось: мне придется стать его учителем. Я даже не представлял, чему буду его учить, зато ему, похоже, это было известно. Он будет руководить мною. С любым другим человеком, хоть живым, хоть мертвым, меня бы такое положение дел удручило. С тех пор как я вырвался из публичного дома, самым важным для меня было сохранять свою свободу. Ранее никогда и ни для кого я не сделал бы в этом ни малейшей уступки. Даже великую любовь из видения, женщину, обещанную мне в жены, я отодвинул в область туманного будущего, а сам отправился странствовать по свету. Теперь же, из-за просьбы Леонардо и потому что Козимо лежал на смертном одре, а мое непоседливое сердце полюбило их обоих, я добровольно согласился остаться в городе, где меня могли бросить в тюрьму и убить. Я злился, что оказался в таком положении. Я не мог понять, сержусь ли я на Леонардо за его просьбу, на себя ли — за то, что я так не хотел и в то же время так страстно желал это сделать, на Сильвано ли — за то, как он осквернил и испортил меня; или на Козимо — за его близкую смерть и за то, что он находит утешение в моем присутствии; на Гебера ли — за то, что он вызвал видение, повлиявшее на всю мою дальнейшую жизнь; или на Бога, который в этот момент, без сомнения, смеялся до слез. Кому-то как-никак доставляло удовольствие смятение в моей душе.

— Я должен кое-что подготовить, — сказал я и встал из-за стола, так ни к чему и не притронувшись, чего раньше со мной почти никогда не бывало: я слишком наголодался за свою жизнь, чтобы добровольно терпеть голод.

— Ты скоро вернешься? — крикнул мне вслед Леонардо.

Я кивнул ему через плечо и заметил, что Катарина поднесла ладонь сына к губам и пристально смотрит мне в спину. У меня засосало под ложечкой, я слегка расправил плечи и приосанился. В Анчьяно мне предстоит много интересного!