Бессонница

- Будешь вино или водку?

- Вино.

- Какое? - начала выяснять официантка.

- У вас есть Бужоле?

- Нет.

- А Бордо?

- Извините.

- Зина! - посмотрел на нее с укоризной дядя, и тут же - официантке: Принесите ей стакан Изабеллы, что-нибудь подешевле, мне 150 грамм водки, а ему, - показал на меня, - тоже чего-нибудь...

Официантка повернулась ко мне:

- Что будете пить?

Первый раз в жизни ко мне так обратились - на "вы", именно в этот день, действительно, день был не из обыкновенных, это чувствовалось во всем, даже в этом, и я ответил:

- Водку.

Официантка будто не услышала.

- Чай, кофе, сок, минеральную воду? - перечисляет.

- В таком случае - ничего, - отвечаю.

Официантка пометила у себя в блокноте и еще спросила:

- Какие закуски?

- Павел, - сказал дядя мне, - ну ты что-нибудь выбрал? - и опять швырнул мне глянцевую бумагу.

Все смотрели на меня, и от этого я очень разволновался; долго не думая, ткнул пальцем и прочитал.

- Что? - удивилась официантка, а мама засмеялась.

Я повторил. Мама засмеялась громче, и люди, которые только что поднялись на крышу, мужчина и женщина, не зная причины, тоже нехотя улыбнулись; лишь дядя Эдик нахмурил брови, а я, чувствуя себя первый раз в жизни центром внимания, готов был расплакаться.

- Виноград с селедкой? - переспросила официантка.

- Что? - удивился я и наконец понял. - Нет, - прошептал.

- Что еще?

Я молчал. С меня было достаточно. И пауза слишком затянулась. И дядя Эдик сказал хрипло:

- А на закуску, - наморщил лоб, - на двоих нас, - показал на маму, - на двоих плавленый сырок.

Официантка не удивилась и спросила:

- Какой? У нас несколько видов.

- Самый дешевый, - сказал.

- Все? - спросила официантка и, не дожидаясь ответа, перешла к другому столику.

- Что еще скажешь, Эдик? - спросила его мама.

- Что? - не понял он ее.

- Ладно, - сказала она.

- Зина, - сказал дядя и сразу одним ее именем выразил очень много, после чего не нужно вспоминать прошлое, и я опять подумал, как хорошо сейчас, но так долго думать невозможно, и мама спросила у меня, потому что с ним разговаривать было не о чем, она только теперь это поняла, и улыбка на ее лице таяла, и если бы не я, она растаяла бы, и ее лицо - вытянулось, она знала об этом и не хотела этого, и поэтому обратилась ко мне:

- Тогда, мальчик, расскажи ты о себе, - и добавила, - что ли...

Я, конечно, смутился - особенно от ее "мальчик" и "что ли", и не знал, куда девать руки.

- Опять еду к бабушке, - начал я и не знал, как продолжить, взял тогда со стола соломенную тарелку, предназначенную для хлеба, но хлеба в ней не оказалось, и я надел тарелку на голову вместо шляпы.

В это время пришла другая официантка с подносом, я смутился еще сильнее, почувствовал, что покраснел, горю, и снял с головы тарелку, опустил ее опять на стол и стряхнул крошки с волос на скатерть.

Официантка поставила на крошки винегрет с селедкой, дяде Эдику - рюмку с водкой, маме - стакан вина и еще плавленый сырок, затем положила в соломенную тарелку, которую я надевал на голову, несколько кусочков хлеба.

Дядя взял рюмку и, откинув голову назад, так что волосы взметнулись, выплеснул содержимое к себе в глотку, а когда официантка спустилась на первый этаж, открыл чемодан, где хранилась недопитая бутылка, налил себе еще рюмку, потом вытащил курицу.

Тут появилась другая официантка, подошла к зонту, под которым целовались мужчина и женщина, и начала с подноса выставлять на стол тарелки, рюмки, стаканы, - наконец подошла к нам и заявила, что нельзя приходить со своими продуктами.

Дядя Эдик жевал белое мясо курицы и с полным ртом пробубнил официантке:

- Хорошо.

Она возмутилась:

- Не хорошо, а я позову директора!

Отлично, - повторил дядя и опрокинул еще рюмку, а потом выбросил кости в сторону не глядя.

Я прислушался и поднялся. Подошел к краю крыши, взялся за перила одной рукой, а с куриным крылышком в другой склонился и вниз головой продолжал его грызть, потом швырнул вниз... Вернулся: у столика стоит мужчина с табличкой на пиджаке, говорит что-то задумчиво маме, и я вижу: дядя Эдик заснул сидя; голова откинута и рот раскрыт.

- Это вы ему скажите, - показывает на дядю мама. - Я здесь не при чем. И мальчик - не при чем, - повернулась ко мне. - Что там? - спрашивает.

- Собаки, - говорю.

Мужчина подошел к дяде Эдику и потряс его за плечо:

- Товарищ.

Из горла дяди стал доноситься легкий, едва уловимый свист.

- Товарищ! - обратился мужчина погромче, но дядя Эдик даже не пошевелился.

Мама прошептала мне в ухо:

- Поплачь, пожалуйста.

И я заплакал. Тогда мужчина ушел, а она, когда я еще ревел, специально спросила, чтобы я перестал, спросила:

- Ты любишь собак?

- Да, - пробормотал дядя Эдик, не открывая глаз; солнце сияло ему прямо в лицо, и сквозь ресницы блестели слезы.

Я вскочил и зацепился ногой за ножку стула.

- Куда ты? - испугалась мама.