Бессонница

— Не знаю, — говорю я. — Нашел время спрашивать.

— Почему?

— Хотя бы потому, что я не выспался.

— Тебе было неудобно спать? — Алешка искренне встревожен.

— Нет, у меня вообще бессонница. Ты смешно про себя сказал: удачливый неудачник. Боюсь, что я полная противоположность.

— В каком смысле?

— В прямом. Неудачливый удачник. Пойдем-ка, — говорю я, слезая со своей жердочки. Пока шутка не расшифрована, она остается шуткой. Алешка это тоже понимает, он смеется и не требует пояснений. Мы счищаем друг с друга приставшие к нам кусочки мха и двигаемся дальше.

— За этим шлагбаумом, — Алешка делает царственный жест, — начинаются мои владения.

XXII. Трактат о грибах

Еще сотня шагов, и мы выбираемся из чащи на освещенное солнцем пространство. Стоят вразброс почерневшие, изъязвленные дуплами и наростами ветераны. Тишина. Птицы не любят селиться на таких старых деревьях. Тропочка как-то сама растворилась под нашими подошвами, и мы шагаем через выпирающие из земли склеротические корни.

— Не слышу любезного моему слуху звука бензопилы, — бормочет Алешка. Неужели эти бездельники меня надули?

— Сегодня воскресенье, — напоминаю я.

— Они только по воскресеньям и бывают.

— Кто "они"?

— Увидишь. Отличнейшие мужики.

— У тебя все отличное…

— Плохого не держим. Глянь-ка на этот пенек. Сила?

Пенек похож одновременно на языческий жертвенник, трон и обелиск. Это цоколь гигантской дуплистой сосны. В сосну ударила молния, источенные стенки дупла не выдержали, и дерево разломилось почти у самой земли, обнаружив полость, в которой вполне мог поместиться взрослый медведь. Небесный огонь исчертил высокую спинку трона таинственными зигзагами, а дожди отлакировали до мебельного блеска. Самого дерева уже нет — распилили и вывезли, — но следы его падения еще видны на соседних деревьях — сломанные ветви, ободранная кора, потоки запекшейся смолы. Зрелище внушительное.

— Старик Перун еще не разучился метать свои стрелы, — говорит Алексей, довольный произведенным на меня впечатлением. — В августе у нас тут черт-те что творилось. Вакханалия!.. Гроза за грозой, и что ни гроза, то пожар, воинскую часть вызывали… Здесь сплошное старье. Попадаются такие любопытные коряги, что твой Коненков. Только чуть руку приложить… У Оли-маленькой это лихо получается, я тебе покажу.

— Я видел.

— Видел лешака? Грандиозно, а? Принципал поначалу ругался и требовал убрать. Но тут мы все — Илья, Галка, мы с Дусей — навалились и отстояли. Оно, конечно, поставить гипсовую деваху с веслом куда надежнее…

За разговором мы добираемся до лесосеки, где нас ждут отличнейшие мужики. Они сидят на чурбаках и курят. Один пожилой, с вытекшим глазом и редкой китайской бородкой, другой совсем молодой, похожий на отслужившего срок солдата. Они поднимаются навстречу нам. Ладони у обоих жесткие, заскорузлые, но пожатие осторожное. Старший рекомендуется: Федос Талызин; младший только ласково улыбается. Алексей возбужден и сияет:

— Это, Лешенька, величайшие в своем деле мастера. Хирурги и патологоанатомы лесных массивов. Вы зачем сюда пришли? — обрушивается он на величайших мастеров. — Курить или делом заниматься? Чего вы ждете?

— Тебя, — спокойно говорит Федос.

— Я ж вам, лодырям, все фундаментально объяснил… Неужто по второму разу надо?

— Ничего нам от тебя не надо. У нас это дерево решенное. А повалить его что — минутное дело.

— Смотрите, братцы, не повредите мне его…

— Алексей Маркелыч, кому ты говоришь? Положу как дите в колыбельку.

Разговор мне не очень понятен, но я помалкиваю. Прежде чем приступить к делу, Федос проверяет бензопилу. Затем обходит кругом приговоренное дерево и, прищурив свой единственный глаз, задумывается. В этот момент он действительно похож на хирурга, готовящегося сделать первый разрез. Кивок помощнику, и пила, урча, впивается в рыхлую древесину. Вскоре раздается легкий треск, пила меняет режим, отчего урчание становится тоном ниже, наконец совсем замолкает, дерево начинает валиться. И тут-то я впервые понимаю, что значит решить дерево: рассчитано абсолютно все — направление и скорость падения, амортизация удара, ствол ложится почти бесшумно, подрессоренный собственными ветвями, он застывает на уровне наших глаз, и я вижу на нем большой буро-красный нарост в форме гребня, похожий скорее на крупного океанского моллюска или ядовитый тропический цветок, чем на обычный древесный гриб.

— Честь имею представить, — торжествует Алешка. — Fictulina hepatica, в перекладе на язык родных осин — гриб печеночный. Название грубое, но не лишенное меткости, ибо видом своим напоминает печень алкоголика, а будучи изжарен, считается у нас, бушменов, деликатесом. Сегодня в твою честь Дуська подаст его нам под бешемелью.

— Гриб хорош, — робко говорю я. — Но стоило ли из-за него рубить дерево?

Алексей смотрит на меня с мягкой укоризной, и я понимаю, что сказал глупость.