Бессонница

Ральф поднялся наверх, вывалил в одну кастрюлю фасоль из банки, бросил пару сосисок в другую и принялся нервно расхаживать по квартире, вцепившись пальцами в собственную шевелюру, в ожидании, когда приготовится его холостяцкий обед. Тяжелая усталость, что навалилась на него в середине лета, как груда невидимых кирпичей, наконец-то прошла – в первый раз за все это время. Он чувствовал, как его наполняет лихорадочная энергия; он был набит ею под завязку. Кажется, он понимал, что испытывают люди, принимающие бензодрин или кокаин, только ему казалось, что это было куда лучше, и что когда этот прилив энергии иссякнет, у него не будет никаких ломок, и он не будет чувствовать себя выжатым и опустошенным.

Ральф Робертс, который по-прежнему не замечал, что его волосы стали гуще и что в его шевелюре в первый раз за пять лет появились темные пряди, бродил по квартире. Сначала он что-то бубнил себе под нос, потом принялся напевать старую рок-н-ролльную песенку шестидесятых годов: «Эй, красотка, не сиди… потанцуй, побесись, оттянись…»

Фасоль пузырилась в своей кастрюле, сосиски кипели в своей, но Ральфу казалось, что они там танцуют – танцуют под старый рок-н-ролльный мотивчик. Все еще напевая («Услышав хиппи, что играет бэкбит, никто на месте не усидит»), Ральф нарезал сосиски в фасоль, залил все это полпинтой кетчупа, добавил соуса чили, тщательно перемешал и пошел к двери. Он нес кастрюлю одной рукой. Он сбежал по лестнице вниз, как ребенок, который опаздывает на занятия в первый учебный день года. По дороге он вытащил из шкафа старую кофту – кофту Макговерна, ну да какая, к черту, разница – и опять вышел на крыльцо.

Ауры исчезли, но Ральфа это не расстроило; в данный конкретный момент его куда больше интересовал аромат еды. Он не мог вспомнить, когда он в последний раз был так голоден, как сейчас. Он уселся на верхней ступеньке и стал похож на Икабода Кранеиша – из-за костлявых коленей, что торчали чуть ли не на уровне ушей. Ральф приступил к еде. Первые несколько глотков обожгли ему губы и язык, но вместо того чтобы остановиться и подождать, пока не остынет, он начал есть еще быстрее и жаднее.

Он остановился только тогда, когда съел половину кастрюли. Зверь у него в желудке еще не уснул, но хотя бы слегка успокоился. Ральф бесцеремонно рыгнул и оглядел Харрис-авеню. Уже много лет он не был таким довольным. В нынешних обстоятельствах это чувство было абсолютно необоснованным, и тем не менее… Когда, интересно, ему в последний раз было так хорошо? Может быть, в то утро, когда он проснулся в том амбаре – где-то между Дерри, штат Мэн, и Поукипси, Нью-Йорк, – завороженный лучами света, которые расчертили желтыми мягкими линиями теплый и сладко пахнущий сеновал.

Или, может быть, никогда.

Да: или, может быть, никогда.

Он увидел, как по улице идет миссис Перрин. Очевидно, она возвращалась из богадельни «Безопасный приют», нечто вроде ночлежки с кухней, недалеко от Канала. Ральф снова поймал себя на том, что зачарованно смотрит на ее странную скользящую походку, которой она добивалась с помощью палки и кажущейся неподвижности бедер. Ее волосы, все еще больше темные, чем седые, теперь были убраны – или более точное слово «насильно запиханы» – под сеточку для волос. Безупречно белые туфли, толстые эластичные чулки цвета сахарной ваты… буквально узенькая полосочка; сегодня вечером на миссис Перрин было мужское шерстяное пальто, и его полы спускались почти до земли. Похоже, когда она передвигала ноги, движение шло от бедер – верный признак надвигающихся проблем со спиной, подумал Ральф, – и из-за этого способа передвижения, вкупе с длинным пальто, Эстер Перрин была похожа на некоего сюрреалистичного персонажа: на черную королеву на шахматной доске, которую передвигает невидимая рука или которая вдруг ожила и передвигается с клетки на клетку сама по себе.

Когда она приблизилась к крыльцу Ральфа – а он сидел в той же рваной рубашке, да еще ел фасоль прямо из кастрюли, – ауры начали возвращаться. Уже включились фонари, и Ральф видел тонкие контуры цвета лаванды вокруг каждого фонаря. Он видел красное марево над крышами одних домов, желтое марево – над крышами других, светло-вишневое – над крышами третьих. На востоке, где ночь собиралась с силами, горизонт был подсвечен зелеными искрами.

И еще Ральф увидел, как вокруг миссис Перрин разворачивается ее аура – того же самого серого цвета, который напоминал ему форму кадетов военной академии. Несколько пятен более темного и густого оттенка мерцали на уровне груди, как призрачные пуговицы (Ральф предположил, что где-то под одеждой у нее все же имеется грудь). Он не был уверен, но это могли быть признаки приближающейся болезни.

– Добрый вечер, миссис Перрин, – вежливо сказал он и увидел, как его слова вырываются изо рта, словно снежинки.

Она смерила его пристальным и оценивающим взглядом.

– На тебе та же рубашка, Робертс, – сказала она.