На следующее утро Ральф проснулся в 5.47, а еще через день — в 5.44. Его сон становился все короче и короче, пока зима в Дерри медленно ослабляла свою хватку и позволяла весне отыскивать сюда дорогу. К маю он уже слышал тиканье часов смерти отовсюду, но прекрасно понимал, что оно исходит из одного места и попросту проецируется на все пространство, как хороший чревовещатель умеет проецировать свой голос. Раньше оно исходило от Кэролайн. Теперь — от него самого. Он не ощущал и тени того ужаса, который охватил его, когда он был уверен, что у него рак, и ни тени отчаяния, которое смутно помнил по предыдущему приступу бессонницы. Он быстрее уставал, и ему становилось все труднее сосредоточиться, чтобы вспомнить даже самые простые вещи, но он воспринимал то, что с ним происходило, вполне спокойно.
— Ты хорошо спишь, Ральф? — однажды спросила его Лоис. — У тебя такие большие темные круги под глазами.
— Это я травкой балуюсь, — сказал Ральф.
— Очень смешно, старый остряк.
Он обнял ее и крепко прижал к себе:
— Не беспокойся обо мне, родная, — я сплю столько, сколько мне нужно.
Неделю спустя он проснулся в 4.02, и в его руке пульсировала полоска глубокого жара — пульсировала точно в такт с тиканьем часов смерти, то есть, разумеется, биением его собственного сердца. Но это новое ощущение не имело отношения к его сердцу, во всяком случае, Ральф полагал, что не имело; ему в руку словно вживили электрический провод.
Этого он не знал.
Однажды в начале июня к Ральфу и Лоис заглянули Элен и Нат и рассказали им про свою поездку в Бостон с «тетей Мелани», кассиршей в банке, с которой тесно подружилась Элен. Элен и тетя Мелани ходили на какие-то феминистские собрания, а Натали в это время колобродила с бесчисленными малышами в Центре дневного ухода, а потом тетя Мелани уехала еще по каким-то феминистским делам в Нью-Йорк и в Вашингтон. Элен и Нат остались в Бостоне еще на пару дней, чтобы просто посмотреть город.
— Мы ходили смотреть мультик, — сообщила Натали. — Про зверей в лесу. Они говорили! — Последнее слово она произнесла с шекспировским надрывом —
— Мультики, где звери говорят, чудесные, правда? — спросила Лоис.
— Да! И еще у меня теперь есть это новое платье!
— Оно очень красивое, — кивнула Лоис.
Элен пристально смотрела на Ральфа.
— С вами все в порядке, старина? Вы выглядите бледным и не сказали свое «ууух-тыы».
— Лучше не бывает, — ответил он. — Я просто подумал, какие вы обе миленькие в этих кепках. Вы купили их в Фенуэй-парке?
На Элен и Нат были бостонские кепки «Ред сокс». Их многие в Новой Англии носят в теплую погоду («обычные, как кошачье дерьмо», сказала бы Лоис), но их вид на головах этих двух людей вызвал у Ральфа какое-то глубокое пронзительное чувство… И оно было связано с каким-то необычным образом, который он совершенно не понимал: стоянка перед магазинчиком «Красное яблоко».
Тем временем Элен сняла свою кепку и принялась рассматривать ее.
— Да, — сказала она. — Мы ходили туда, но посмотрели только три подачи. Мужики бьют по мячам и ловят мячи. Наверное, я теперь не могу долго выносить мужиков с их мячами, но… нам нравятся наши изящные бостонские кепочки, правда, Натали?
— Да! — радостно согласилась Натали, и, когда Ральф проснулся на следующее утро в 4.01, шрам пульсировал тонкой полоской жара в его руке, а часы смерти, казалось, почти что обрели голос, который нашептывал снова и снова странное, вроде бы иностранное имя:
Он привыкал к этим беззвучным разговорам; казалось, они доходили до него по какому-то внутреннему радио, на пиратской частоте, работающей лишь в те недолгие часы, пока он лежит без сна рядом со своей спящей женой, ожидая восхода солнца.
Он и не ожидал, что вспомнит; вопросы, которые задавал ему этот голос, почти всегда оставались без ответов, но на этот раз ответ неожиданно возник.
Этого он точно не знал. Он знал лишь, что Атропос имеет какое-то отношение к Элен и ее бостонской кепке «Ред сокс», которую она, кажется, обожает, и что у него есть ржавый скальпель.