Бесстыдница (Эксгибиционистка)

Вот пальцы шевельнулись, поползли ниже и случайно – как будто случайно – легонько притронулись к ее блузке. У Мерри возникло гадливое чувство, словно по ее груди ползет жук.

– Пожалуйста, Гарри! Не надо… – невольно вырвалось у нее.

– Что «не надо»? – спросил он, словно не понимая, о чем идет речь.

– Не трогайте меня так.

– Как? Что ты имеешь в виду? Как именно?

– Вы знаете, – жалобно пролепетала она. И повторила, уже чуть увереннее: – Вы сами знаете.

– Нет, – раздраженно произнес Гарри. – Я не знаю. И ничего не понимаю.

И вдруг, прежде чем она придумала, что ему ответить, прежде чем даже успела подумать, как бы придать своим словам наиболее тактичную и вместе с тем жесткую форму, Гарри резко нагнулся, обнял ее и второй рукой и попытался поцеловать. Мерри отвернула губы, но он все равно целовал ее, куда попало – в подбородок, в щеку, в шею, во все, что подворачивалось, в то время как Мерри лишь крутила головой, тщетно пытаясь уклониться от его поцелуев.

– Хватит! Остановитесь же! Ну, прошу вас, Гарри! Отпустите меня! – молила Мерри.

Внезапно, без всяких видимых причин, Гарри отпустил ее. Мерри даже в первую секунду не поняла, что случилось. Но уже в следующий миг она вскочила и кинулась вверх по ступенькам в свою комнату. Она бросилась ничком на кровать, лежала тихо, как кролик, и, затаив дыхание, прислушивалась – не раздадутся ли на лестнице шаги. Мерри не знала, осмелится ли она лечь спать. Дверь ее спальни не запиралась, и ключа у нее не было. Не попытается ли Гарри проникнуть ночью к ней, чтобы овладеть ею спящей… Мерри лежала ни жива ни мертва от страха.

Она пыталась успокаивать себя. В конце концов, она может закричать. Лион спит в соседней комнате. А мать, ее собственная мать, спит в той же спальне, что и Гарри, в конце коридора. Ведь должны же они проснуться на ее крики, думала Мерри. О большем она думать не смела, поскольку знала, что если случится самое страшное, то ни Лион, ни мать ей не помогут. При всем желании. Однако почему-то в глубине души Мерри надеялась, что сегодня (хотя бы сегодня!) Гарри оставит ее в покое. Перед тем как уснуть, она вдруг вспомнила, что может позвонить Сэму Джаггерсу. Это ее настолько успокоило, что с этой мыслью она незаметно погрузилась в сон. Тревожный и беспокойный.

Первой мыслью Мерри поутру было то, что ей необходимо все время быть вместе с Лионом. Не отпускать его от себя ни на шаг. По меньшей мере, когда она сама находится в доме. А в доме она постарается оставаться как можно меньше. Полного спокойствия эта мысль ей, впрочем, не принесла, однако сознание того, что в любой миг она может связаться с Сэмом Джаггерсом, в Нью-Йорке, сняло тяжелый камень с души.

Мерри никогда не увлекалась спортом, однако решила записаться в теннисный клуб «Беверли-Хиллс», чтобы брать уроки тенниса. Ей нужно усовершенствоваться – объяснила она домочадцам. Однако на самом деле ей нужен был предлог для частых отлучек, а теннис для этой цели вполне подходил. Не хуже всего остального, во всяком случае. Во-первых, она и впрямь будет играть в теннис, что само по себе и приятно и полезно. Во-вторых, в клубе она обзаведется новыми знакомыми из числа своих сверстников, чего, как уже поняла Мерри, ей уже стало недоставать в последнее время. К тому же нужно же вести хоть какую-то светскую жизнь, а теннисный клуб «Беверли-Хиллс», к которому, кстати, принадлежал и Мередит Хаусман, как раз предоставлял такую возможность, поскольку являлся привилегированным клубом, членство в котором было строго ограничено. Однако Мерри имела право на временное членство в клубе, благодаря тому, что в нем давно состоял ее отец.

Все получилось проще и удачнее, чем она предполагала. Оказалось, что в подобном положении находится не одна она, но также и дети многих других звезд экрана, с которыми Мерри немедленно связали узы понимания и сочувствия. Никто, как эти дети, не понимал, как тяжело считаться в классе и в школе знаменитостью только из-за того, что твой отец или твоя мать – кинозвезда. Эти дети рано познали тяготы и хлопоты бесконечных переездов, переходов из школы в школу, частой и долгой жизни без родителей, одиночества по ночам и вместе с тем – беззаботной роскоши и мотовства, головокружительной легкости в общении, свойственной богеме. И эти дети приняли Мерри в свою среду так радушно и чистосердечно, как в британской колонии на далеком тропическом острове приняли бы новую семью из Англии или как собрание низложенных царей и великих князей в Лиссабоне приветствовало бы приезд новой высокопоставленной жертвы очередной революции.

Из-за необычного, оторванного от жизни, полуреального существования, которое вели эти дети, они рано научились разбираться в том, насколько преуспевают их родители. Причем определялось это крайне просто: по приглашениям на дни рождения, которые им присылали или, наоборот, забывали присылать.