Бестиарий

—  Нигде. Поймаем человека — Урод окажется поблизости. Только в этом смысл охоты. До людей мне дела нет.

—  И как ты будешь его ловить? — Страж Быка всё ещё сомневается. — Побежишь за ним с криком «Молодой человек, постойте!»?

—  Я думаю, что могу хотя бы изредка не прикидываться человеком, — говорит Страж Пса.

Он медленно оседает на пол и начинает меняться.

Плитку в подземном переходе не перекладывали очень давно. На том месте, где кафельные квадратики выпали, бетон почернел, и теперь стена напоминала огромную перфокарту. Стук каблуков в пустом коридоре должен был отдаваться многократным эхом, но звука не было. Во сне опять не было звука.

Ян-не-Ян опаздывал. Он бросил взгляд на часы — в кадре мелькнуло запястье, светлая ткань плаща, тёмная кайма рукава пиджака, белый циферблат, золотистые стрелки, строгий офисный стиль. Без десяти два.

Ступеньки вверх, красноватая плитка железнодорожной платформы, косой дождь вперемешку со снегом, сноп прожектора, подползающий поезд. Ян-не-Ян пошёл вперёд вслед за сбавляющими ход вагонами. Теперь по левую руку тянулось скромное здание вокзала. Дверь вагона замерла метрах в десяти.

Проходя мимо широкого вокзального окна, Ян-не-Ян мельком заглянул в него, задержав взгляд на каком-то бродяге, завалившемся в зале ожидания на лавку с ногами. Лицо полуприкрыто капюшоном, куртка перекошена и распахнута на груди, рубашка как будто застёгнута не на ту пуговицу. Бледно-синие джинсы. Ботинки на толстой подошве торчат из-под подлокотника.

Ян-не-Ян подошёл к двери, с силой нажал на светящийся кружок, створки разъехались, и он шагнул в вагон.

Ян поднялся так медленно и осторожно, словно у него в руках была хрустальная ваза с нитроглицерином. Протёр глаза. Посмотрел за окно. Там мелькали вагоны уходящего поезда.

Ян взглянул на табло. Поезд Штутгарт — Кёльн. Похоже, поспать удалось не больше десяти минут. Ян встал на ноги и двинулся к выходу на платформу. Толкнул распашную дверь, шквал холодного воздуха приятно остудил лицо и шею.

Сделав несколько шагов по платформе, Ян заглянул в вокзальное окно. Лавка была пуста, никакого бродяги на ней не было. Потому что бродяга стоял тут, на залитой дождём платформе, и смотрел то сквозь мокрое стекло в пустой зал ожидания, то в конец перрона, где покачивались красные точки — фонари уходящего поезда. На часах над платформой прыгнула стрелка, и стало без семи два.

Ян перестегнул пуговицы на рубашке так, как надо. Молнию куртки защёлкнул до подбородка. Сил бояться больше не осталось.

Он спустился в переход, и сначала пошёл, а потом побежал в обратную сторону сна.

Пройдя под железнодорожными путями, он вышел в пустынные улицы старого города. Нарядные двухэтажные домики казались декорацией. Кособокие булыжники под ногами, никаких тротуаров, только выступающие крылечки в одну-две ступеньки. Нигде ни огонька в окнах, лишь горит неуместным здесь белёсым дневным светом один фонарь из трёх.

И снова — холодный мокрый язык чужого внимания облизал его от пяток до затылка. Ян шарахнулся в сторону, обернулся — но здесь никого не было и не могло быть. Наверное, так начинается паранойя.

Но сколько бы успокаивающих слов он себе не говорил, ноги сами понесли вперёд, словно только в движении было спасение, быстрее, быстрее!

Спотыкаясь и поскальзываясь, Ян нёсся по спящей бюргерской улочке.

—  Мы бы стали счастливее всех, — задыхаясь, запел он, и мысленно зажал гитарный аккорд.

—  Если б мы смогли найти, — Е-Эм — А-Семь, Е-Эм — А-Семь, всё просто!

—  Великий корень зла в пустых колодцах любви… — впереди улица расширялась, постепенно превращаясь в площадь.

—  Джим Моррисон давно уже мёртв… Но мы верим в то, что он ещё жив… — снова вгоняющее в дрожь касание чего-то чужого, сильное, более чёткое, чем раньше.

—  И собираем пыль давно остывшей звезды…

Дыхания уже не хватало, Ян перешёл на шаг, упрямо продолжая проговаривать слова. Песней это назвать было нельзя, но так он хотя бы слышал собственный голос:

— Наша смерть нас гонит вперёд,
Наше время движется вспять,
Мы все — большая стая гончих псов! [33]

Площадь, вытянутая к Яну клином, в широкой части была превращена в рынок. Чередовались красные и жёлтые тенты. Под некоторыми стояли стойки-витрины, под некоторыми — широкие низкие лотки. Ветер трепал блестящие от воды полотнища, и рынок волновался как море. Чувствуя себя Моисеем, Ян вошёл в центральную аллею, и воды расступились перед ним. Слева показался зазор между палатками.