Бестиариум. Дизельные мифы

Отправлено полторы недели назад.

И каким ветром тебя туда занесло?!

Всё, что заботило меня теперь, – заполучить у Кожухова командировочные и официальное прикрытие, не вдаваясь в подробности, как именно мне удалось выйти на след. В конце концов, у нас есть право не выдавать свои источники. Шеф на моем месте наверняка поступил бы так же.

* * *

Крамер начинал день с кофе, изрядно разбавленного киршем, заканчивал – шнапсом, слегка разбавленным пивом. Стуча клавишами архаического «ундервуда», воплощал на желтоватой канцелярской бумаге проникновенную любовную лирику, которую без успеха рассылал по местным издательствам. В теперешние годы в рейхе любовная лирика была не в чести. Арийцы погрязли в волнах западного «палпа» и «хардбойледа». Крамер получал отказ за отказом.

Окна его квартирки выходили на прореженный осенью садик. В прорехах ржавой листвы виднелись надгробия и кресты. Этажом ниже квартировала производившая их мастерская.

Работал Крамер в специальной лечебнице для душевнобольных, под патронажем Рейхсминистерства науки, воспитания и народного образования. Сюда со всей Германии стекались самые сложные случаи психозов и нервных расстройств, связанных с Мифами.

Товарищ Кожухов непременно подчеркнул бы, глядя поверх очков: «Местечко как раз для тебя, Свиридов».

С таким видом из окна и такой работой неудивительно, что Крамер постоянно искал случая убежать – то на дно бутылки, то в свои сентиментально-лирические литературные опыты.

Убежать «всерьез» у него бы всё равно не вышло.

МГБ заслало его сюда в те достопамятные дни, когда в рейхе еще были живы отголоски «Берлинского Усомнения», а кое-где могли отыскаться ставшие теперь историей проповедники чистоты крови и любители приложить линейку к чужому черепу.

С тех пор утекли реки кирша, разбавленного шнапсом. Германия изменилась, мир менялся с каждым днем, а Крамера всё не отзывали.

Он был рад мне: как радуется новым лицам отчаявшийся ждать спасения робинзон. Даже если новое лицо, которое он видит, – черно как ночь, густо раскрашено белилами, а в ноздри его приплюснутого носа вдета косточка.

– Ты хоть понимаешь, как сильно я рискую? – с безумной радостью вопрошал Крамер, выруливая на трассу.

Он сам забрал меня из Ганноверского аэропорта, куда я прибыл на восьмимоторном «Эрихе Цанне», в 6:30 по Москве.

Та срочность, с которой шеф выправил мне билеты, командировочные и прикрытие (чудесно спасшийся от простуды селекционер, отставший от советской делегации, ее ключевой участник на ежегодной сельскохозяйственной выставке), – напугала меня всерьез.

Мы с Крамером рисковали оба.

Наш контакт был частным и несанкционированным. Взаимоотношения МГБ и КомИнфа еще со сталинских времен были сродни отношениям гвардейцев кардинала и королевских мушкетеров в романах Дюма. Вроде бы и делаем одно дело, и присяга, и одна страна на всех – но друг друга никогда не переваривали.

На мои отношения с Крамером это не распространялось. Ведь мы вместе бродили по мелководью Пижвы, в драных ватниках и тесных резиновых сапогах, выгребая бреднем вонючую жижу. Вместе кормили комаров и травились «солнцедаром». Это было – настоящее. Всё остальное – просто политика, к черту ее.

В нарушение всяческой служебной этики и соблюдения секретности я выложил перед ним все карты.

– Гребаный ты же свет, – сказал Крамер с легким немецким акцентом. – Вот это поворот сюжета!

Ульяну он, конечно же, не помнил. Он давным-давно потерял порядок и счет своим женщинам, куда уж там до «моих». Зато про историю с Подольским был наслышан в подробностях.

– Ты в курсе, чем он занимался? – спросил Крамер, выворачивая руль.

Гнал он так, что меня вдавливало в пассажирское кресло. Двухместный спортивный болид, детище «Мерседес-Бенца», ярко-красный и ревущий, как истребитель, не очень вязался с «легендой» медика-энтузиаста, прозябающего в провинции в целях науки, воспитания и народного образования… Но Крамеру на это было плевать. Он давным-давно устал бояться.

Я кивнул:

– В общих чертах…

– В общих, – Крамер расхохотался. – Допуск у тебя не тот, чтоб быть в курсе. Что про него знаешь?

– Потомственный интеллигент, с отличием закончил физфак, защитил докторскую, четвертый по молодости действительный член Академии Наук, на момент избрания – тридцать пять лет. До недавнего времени возглавлял один из московских «ящиков». Активный участник, многообещающий специалист, орденоносец, лауреат… До недавнего времени.

– Ну… а дальше что?

– Известно что. Проникся враждебной идеологией. В один прекрасный день собрал манатки – да и дал дёру к условному противнику. Оставив, причем, молодую жену, третью по счету, несовершеннолетнего сына-школьника и…

– И?

– И Ульяну…

– Что у тебя с лицом, Свиридов? Что это за лицо такое, а?