– А они этим пользуются! Для них, понимаешь ли, чем больше таких полыниных, тем лучше. Тем власти у них больше. Тем безнаказаннее… Давить надо таких, как Полынин, чтобы не плодили подонков! – заключила Ольга и пошла по дорожке.
– Нет, ты только посмотри! – воскликнула Лиля, когда Ольга проходила мимо лавки. – «Я бы предпочел подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью, и это не пустые слова». Это он про царя!
– Слушай, Лилия! – заметила шествовавшая за Ольгой Ленка. – Шла бы ты со своим цитатником к себе в хибару. А то… – Ленка многозначительно не докончила, но на Лилю ее многозначительность не произвела впечатления; она и не слышала Ленкиных слов.
– Ленка, а почему бы
– Мне?!
– Да, тебе. По-моему, у тебя это должно получиться гораздо лучше.
– Ты что, серьезно? – Лицо у Ленки стало тут же растерянным. – Да ну тебя. Ты же знаешь, я только перед Вадимом умею выступать.
– А ты представь себе, что в зале, вместо ездунов, сидит Вадим, и выступи во всей обличающей красе.
– Ну тебя… Да я же не член-пайщик! – обрадованно воскликнула вдруг Ленка и тут же тряхнула локонами и горделиво вскинула подбородок. – У меня мама – член-пайщик! А я не могу. Я не имею права выступать на общем собрании. Мне слова не дадут! Понятно теперь?
– Куда уж понятнее, – ответила Ольга, упершись в Ленку тяжелым взглядом.
Ленка поспешно отвернулась от Ольги и облегченно подытожила:
– Нет, Моржухина, только ты можешь выступить. Ты же член-пайщик!
– Все – Моржухина! С детьми сиди – Моржухина! Помойку выноси – Моржухина! На собрании выступай– Моржухина!.. Меня, между прочим, Ольгой зовут! И фамилия моя теперь не Моржухина, а Грицева! Восемь лет я уже Грицева!
– Ну, это уже наглость! – возмутилась Лиля. – «Писанный в минувшее царствование, „Борис Годунов“ обязан своим появлением не только частному покровительству, которым удостоил меня государь, но и свободе, смело дарованной монархом писателям русским в такое время и таких обстоятельствах, когда всякое другое правительство старалось бы стеснить и оковать книгопечатание». Это же чистой воды лицемерие и подхалимаж! Ведь ссылка уже кончилась!
Ленка презрительно хмыкнула, а Ольга перевела тяжелый взгляд с Ленки на Лилю. С минуту она молча разглядывала сожительницу, потом объявила глухо и решительно:
– Хорошо, я выступлю на собрании! Только текст с тобой давай составим. Без текста не могу!
– Это мы мигом! Сейчас такой текст нарисуем, что все там в правлении лягут! – обрадовалась Ленка.
Ольга сходила на террасу, принесла бумагу, карандаш, села на табуретку и стала записывать то, что диктовала ей Ленка.
Они записали про «срубленное детство», про Екатерину, про помещика Одинцова, про теплое отношение к березам старожилов и даже про тутового шелкопряда. Текст Ольгиного выступления уже близился к завершению, когда Лиля вдруг заявила:
– Детский лепет на лужайке, милые барышни. Надо начать с постановления.
Ольга с Ленкой переглянулись.
– Ты это нам? – спросила Ленка.
– Несколько месяцев назад, – продолжала Лиля, глядя в томик, – вышло постановление об усиленных мерах по охране окружающей природы. С него и следует начать, а потом, пожалуйста, разводите свою лирику: про бабочек, про детство свое на лужайке и под березками. Лирика лирикой, но у бюрократов к ней врожденный иммунитет. Преступно, милые мои, в наш век быть настолько политически беззубыми!
– Погоди, Моржухина, а ведь она права, – удивилась Ленка.
– А ты что, слушаешь нас? – удивилась Ольга.
– Так, краем уха, – пожала плечами Лиля и добавила недовольно: – А как, интересно, я могу вас не слушать, когда вы точно специально уселись напротив со своим письмом запорожских казаков к турецкому султану.
– Ну-ка, Лилёк, раз ты такая умная, продиктуй нам про свое постановление, – сообразила Ленка.