Бесцеремонный роман

«Его Величество, Император французский, протектор Российский, Король Итальянский, Испанский, Бельгийский и прочая, и прочая, Наполеон и Его Величество Луи Наполеон – Император Германский и Австрийский…

…Видя всю пагубную и фарисейскую политику главы католического мира папы Климента XV, а также всей ватиканской клики, до сих пор своими интригами мешающей нашей работе, попечению о благоденствии нашего народа, а также находя опасным для экономического состояния империи скопление огромнейших богатств в жадных руках духовенства, – объявляет непреклонное решение:

1) Религиозные культы и служения различного рода считаем доброй волей всякого гражданина, а не средством для политических происков, накопления богатств и уделов.

2) Для экономического возрождения империи, с коим тесно связано благосостояние всего нашего народа, нужны большие средства, а так как обременять новыми налогами население мы считаем невозможным, то и приказываем Военно-Промышленному Совету немедленно приступить к изъятию церковных ценностей, национализации монастырских земель и угодий, причем монахам разрешается учинять трудовые союзы, семьей и домом обзаводиться.

3) Постоянное местопребывание всех пап и теперешнего Климента XV, именуемое Ватиканом, превратить в музей изящных искусств и всемирную библиотеку, для какой работы назначается нами живописец Жак Луи Давид.

Все вышеизложенное в жизнь немедленно провести через Военное Министерство и Военно-Промышленный Совет.

15 января 1820 г. Фонтенбло».

7

В двенадцать часов дня Фуранже подал первый сигнал к началу атаки.

Ободранные, вертлявые мальчуганы обклеили стены разноцветными афишами. Но разве может такая мелочь прервать легкомысленный маршрут настоящего парижанина? Афишки?… Ну кто не знает, что им нельзя верить, что они…

Улицы оставались такими же, как всегда, немного суетливыми, с дремлющими на козлах кучерами, с неизменными продавцами жареных каштанов, с прохладными кафе и песенкой о «Колесной лошадке».

Но вот все стали внимательно прислушиваться.

Да… да… Теперь совершенно ясно слышался какой-то странный, незнакомый шум. Он быстро приближался к центру города, становился все настойчивей и громче, заставлял прохожих останавливаться небольшими группами, удивленно перешептываться и наконец наполнил улицы необычайным грохотом.

Парижане забыли очаровательного Такэна.

Вдоль тротуаров двигалось карнавальное шествие. В пестряди театральных костюмов мелькали знакомые по газетным карикатурам, парадам и фотографиям фигуры государственных деятелей, сделанные из папье-маше, и тогда улицы пузырились веселым хохотом. На каждом углу появились передвижные трибуны, и с них комично одетые люди до хрипоты надрывно кричали одно и то же:

– Все на улицу Равенства! Граждане, запомните: улица Равенства, десять! Открытие ровно в семь часов! Все на улицу Равенства!

* * *

– Валентино… Внизу слишком тихо…

– Я послал все шумовые оркестры… больше нет…

– Значит, их было мало!.. Зарезали! Испортили! Валентино, понимаешь, нужно оглушить, оглушить!.. А там тихо… тихо… зарезали!

– Да ты пойди на улицу и послушай… У меня самого разбухла голова от дьявольского шума.

– Это хорошо!.. Хорошо!.. Валентино, а здание готово?

– Я тебе сто раз говорил, что все готово.

– Ну иди туда!.. Скоро откроем. Я сейчас сам приду… только, дорогой Валентино, умоляю, чтобы все было…

Фуранже остался один в притихшей мастерской. Он доволен, он знает – сейчас только один человек вот здесь, в этой пустой грязной мастерской, напевает «Колесную лошадку», забытую так скоро неблагодарным Парижем.

УЛИЦА РАВЕНСТВА, 10! УЛИЦА РАВЕНСТВА, 10!