Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий

Однажды субботним вечером Цкуру с Хайдой засиделись допоздна и вдруг заговорили о смерти. О том, что любому человеку когда-нибудь придется умереть. И что каждый вынужден жить с предчувствием своей кончины. Оба рассуждали об этих вещах скорее умозрительно. Цкуру хотел было рассказать Хайде, как он зависал на границе жизни и смерти, как серьезно после этого изменился – и душой, и телом. И какие странные видения посещали его в те дни. Но тогда пришлось бы рассказывать и о том, почему так случилось, всю историю от начала и до конца. А потому он просто молчал, слушая рассуждения Хайды.

Ближе к полуночи разговор иссяк, и в квартире стало тихо. Обычно в таких случаях они ложились спать: оба – жаворонки, любили вставать с рассветом. Однако на этот раз Хайда долго сидел по-турецки на диване в глубокой задумчивости. А затем как-то неуверенно произнес:

– Насчет смерти… вспоминаю одну историю. Мне отец рассказывал. О том, что он якобы пережил, когда ему исполнилось двадцать. Примерно сколько мне сейчас. Излагал он ее часто, так что я запомнил во всех подробностях. История очень странная, поверить в нее трудно. Но отец мой – не из тех, кто стал бы врать о таком, да и небылиц сочинять никогда не умел. Сам знаешь, если человек повторяет какую-то небылицу, он постоянно, от рассказа к рассказу, что-нибудь в ней меняет. То финал прикрутит другой, то забудет, с чего в прошлый раз начинал… Но эта отцовская история не менялась никогда вплоть до мельчайших деталей. Так что, возможно, он и правда все это пережил. Мне как сыну только и остается в это верить. А ты, не зная моего папашу, можешь и не верить, решай сам. Тогда просто знай, что такая история существует. Можешь воспринимать ее как народное творчество или страшилку. Вообще-то она длинная, а уже поздно… Рассказывать?

– Конечно, давай, – ответил Цкуру. – Я пока спать не хочу.

5

– В молодости отец бродяжничал, – начал Хайда. – Примерно с год, в конце шестидесятых. Эпоха студенческих бунтов и контркультуры. Подробно я не расспрашивал, но в Токийском универе он насмотрелся на столько безобразий и нелепостей, что разочаровался в политике и вышел из студенческого ополчения. Взял академический отпуск и отправился один по Японии куда глаза глядят. Вкалывал разнорабочим где придется, а в свободное время читал книги и встречался с разными людьми. Как сам не раз говорил, тот год, пожалуй, был самым счастливым в его жизни. И очень многому научил его. Все мое детство он рассказывал о тех днях его странствий. Точно старый солдат, вспоминающий эпизоды давней войны в далеком краю. Побродяжничав с год, он вернулся в универ, занялся тихо-мирно своей наукой. И с тех пор больше никогда не путешествовал. Только ездил из дома на работу и обратно. Вот ведь странная штука, да? В любой даже самой размеренной жизни когда-нибудь наступает кризис. Пора сходить с ума, так сказать. Похоже, людям это просто необходимо…

* * *

В ту зиму отец Хайды подрабатывал в одном из горных онсэ́нов[14] на юге страны, в префектуре О^́ита. Местечко ему так понравилось, что он решил задержаться там подольше. Делай, что скажут, в течение дня, а вечером занимайся, чем хочешь. Платят немного, зато кормят три раза в день, дают крышу над головой и позволяют мокнуть в горячих источниках сколько хочешь. После работы, валяясь на татами в своей комнатушке, он прочел уйму книг. Несмотря на его замкнутость, окружающие уважали «господина студента из Токио» и относились к нему душевно. Еда была там очень простой, но всегда свежей. А главное – более затерянной глухомани, чем тот онсэн, даже представить трудно. Телефонная связь вечно барахлила, телевизоры не показывали, газеты доставлялись с опозданием на сутки. Ближайшая остановка автобуса – в трех километрах ниже по склону, откуда до самого источника можно с трудом добраться лишь на обшарпанном гостиничном джипе. Даже электричество провели совсем недавно.

Прямо перед гостиницей протекала красивая горная речка Таникава, в которой сновала крупная разноцветная рыба. Над водой, весело галдя, порхали птицы, а к берегу то и дело приходили то лисы, то обезьяны. Горы кормили всех. В этом оторванном от всего света мирке молодой Хайда читал и размышлял о чем только душа пожелает. Реальный суетный мир не представлял для него ни малейшего интереса.

Прожив так пару месяцев, он разговорился с одним постояльцем. Мужчина лет сорока пяти, долговязый, короткие волосы, высокий лоб. Очки в позолоченной оправе, череп похож на яйцо. С большой виниловой сумкой через плечо, он сам поднялся по горной дороге, поселился в гостинице и до встречи с Хайдой жил там уже с неделю. Наружу выходил всегда в одних и тех же кожаной куртке, синих джинсах и тяжелых рабочих ботинках. А в холодные дни надевал шерстяную шапочку и повязывал шею темно-синим шарфом. Звали его Мидорика́ва[15]. По крайней мере, именно такую фамилию (а также адрес в городишке Коганэи под Токио) он оставил на бланке при заселении. Держался очень педантично – каждое утро оплачивал наличными свой номер за прошедшие сутки.