Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России

Но однажды Ф. Аш перехватил такое письмо, после которого пребывание Шетарди в Петербурге и в России пошло отсчитывать часы и минуты.

Четвёртый ключ, о котором писал Гольдбах, использовался Шетарди для переписки с другими французскими посланниками за границей. К марту 1744 года этот шифр был учёным успешно форсирован, и он приступил к раскрытию пятого ключа. В очередном письме Бестужеву Гольдбах просит дать ему ещё две недели, «дабы я себя в состояние привесть мог Вам такой опыт представить, который бы Вашей апробации достоин был». Теперь Гольдбах «щёлкал» французские шифры как орешки — ему на это требовались всего две недели, в то время как над первым ключом он корпел целый год. Труды криптографа щедро вознаграждались императрицей, это было и повышенное жалованье, и чины[66]. И немудрено: криптография стала важным инструментом внешней политики.

К решительным действиям вице-канцлер перешёл в апреле 1744 года. К этому времени проницательный Лесток сумел «вычислить» подведенную под Шетарди мину и решил предусмотрительно отойти в сторону. Он положил в карман последние червонцы из рук маркиза и стал заранее заметать за собой следы.

3 апреля канцлер отправил конференц-министру графу М.И. Воронцову письмо, в котором сообщил о непозволительно опасном для интересов России поведении Шетарди и просил доложить об этом Елизавете Петровне. Он подвёл под свои ответные меры принципы международного права, в рамках которых должен был держаться любой иностранный посланник. «Министр иностранный есть яко представитель и дозволенный надзиратель поступков другого двора, для уведомления и предостережения своего государя о том, что тот двор чинит или предприять намеревается, — писал он в докладной императрице. — Одним словом, министра никак лучше сравнять нельзя, как с дозволенным у себя шпионом, который, без публичного характера, когда где поймаете я, всякому наипоследнейшему наказанию подвержен». Но «публичный характер» деятельности спасает дипломата до тех пор, пока он держится в рамках дозволенного. Шетарди же, по мнению вице-канцлера, планируя свергнуть руководителя российской Коллегии иностранных дел, уже давно вышел за эти рамки.

Императрица сильно заинтересовалась перлюстрированными письмами и дала указание перехватывать и открывать письма всех иностранцев, обретающихся в Петербурге. Бестужев запаниковал: переводчики не успевали обрабатывать тексты «основных объектов» его разработки, а тут — перлюстрировать и переводить письма десятка-другого новых корреспондентов! Да и возможности почт-директора Аша ограничены — у него и так от непрерывного раздувания углей стали слепнуть глаза! «К тому же тот один присяжный человек (Гольдбах. — Б. Г.), который оныя в цифрах и без цифр письма переписывает, копированием оных никак управиться не может». В письме от 13 мая 1744 года Бестужев просит Черкасова доложить об этом императрице. Сам он сделать это не решается.

Дальше всё было делом техники. 16 июня 1744 года Бестужев показал Елизавете Петровне последнее, только что расшифрованное, послание Шетарди домой, причём дешифровка была повторена в присутствии императрицы. Содержание письма повергло её в страшный гнев. Француз писал в Париж о легкомыслии императрицы, её тщеславии, «слабости умственной» и «плачевном» поведении.

В пересказе Соловьёва депеша Шетарди выглядит следующим образом: Шетарди жалуется в Версаль, что Елизавета, обращаясь с ним внешне как нельзя лучше, тем не менее к его политическим советами не прислушивается и ради него Бестужевым не жертвует. Он пишет, что русская императрица слаба, ленива и к делам испытывает отвращение. Она прислушивается к мнению своих министров, чтобы избавить себя от необходимости думать самой. Её доброта — это доброта, дурно понимаемая и основанная всегда на слепой доверенности к другим. Елизавета любит только одни удовольствия и желает мира только для того, чтобы беспрепятственно им предаваться и тратить деньги, которые поглощает война. Главное её желание — переменять четыре-пять раз в день туалеты, видеть себя в пышном окружении слуг и лакеев. Всякий человек, который по уму выше дворцового окружения, её уже беспокоит, а мысль о малейшем занятии пугает и сердит. И так далее в том же духе. И вывод: лень и страх найти в новых министрах методу, не столько благоприятную для её распущенности, заставляют её удерживать при себе вице-канцлера.