Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России

В этой характеристике ярко проступают и недооценка Валишевским уровня духовного развития России к моменту правления Елизаветы Петровны, и предвзятое его мнение по отношению к Бестужеву. Если же попытаться пересказать отмеченные Валишевским недостатки, присущие Бестужеву-Рюмину, в нейтральной тональности, то получим, что канцлер для достижения своих целей использовал целый арсенал средств: и почти безошибочный инстинкт человека, умевшего при необходимости рисковать, и гибкий подход, и умение настоящего дипломата применяться к партнёру и собеседнику, и использовать, где и когда нужно, блеф и тонкое мастерство актёра. Так поступали тогда все европейские дипломаты, и Бестужев, несомненно, перенял их нравы и манеры и успешно применил их на русской почве. Да иначе он не мог выжить при дворе Елизаветы.

А британский посол Бэкингхэмшир мог бы вообще попридержать при себе своё мнение о Бестужеве: уж по части хитрости, бесстыдной лжи и лицемерия английские дипломаты были большие мастера. А вот когда партнёры отвечают им той же монетой, они обижаются и надевают на себя тогу целомудрия. Да и вообще: были ли во времена Валишевского или после него дипломаты с безупречной репутацией? Может быть, князь Меттерних блистал честностью и высокими моральными качествами? Или херр Бюлов, сэры Грэй, Даллес, Идеи и иже с ними? Да и сегодня можем ли мы сказать, что, к примеру, американская или английская дипломатия не прибегают к блефу, дезинформации и лжи?

В 1749 году канцлер пишет длинное письмо посланнику Корфу в Копенгагене о том, как следовало бы тому обходиться с министром иностранных дел Дании Шулином. Профранцузски настроенный датчанин пытается увильнуть от принятых вместе с Россией обязательств по сохранению конституционного порядка в Швеции и объясняет свою позицию тем, что такие обязательства якобы могли бы возбудить в других странах зависть и подозрение, что пошло бы лишь во вред делу стабильности в Скандинавии.

Корф недоумевает над такой формулировкой, а Бестужев терпеливо и пространно объясняет ему, что это его нисколько не удивляет, поскольку профранцузские взгляды Шулина он знал, когда ещё был посланником Анны Иоанновны в Дании. Шулин коварен и хитёр, пишет Бестужев, а потому с ним нужно держать ухо востро. «Я слышал также помощию некоей посторонней переписки, — несколько загадочно сообщает он Корфу, — что ваше превосходительство изволили у некоторых тамошних ваших приятелей называть г. Шулина пенсионером Франции». И по-отечески предупреждает посланника от возможного скандала: «Ваше превосходительство можете легко себе представить, что если сие дойдёт до ушей г. Шулина, то он, спасая честь свою, подговорив двух свидетелей, потребует от вас отчёта». Поскольку доказать истинность своего утверждения Корф не сможет, то Шулин может за диффамацию потребовать отзыва посланника домой, что в своё время с Корфом проделал шведский министр граф Тессин. И заключение: чтобы не настроить Шулина антирусски, Бестужев советует Корфу быть гибче и по возможности уступить в чём-то непринципиальном, дабы «не привести оба двора в расстройку».

В этом эпизоде мы видим и осведомлённость канцлера в датских делах, стоящих далеко не на первом плане в Иностранной колллегии, и мудрый, государственный трезвый подход к делу, и мягкая, не оскорбляющая достоинство Корфа начальственная назидательность. Разве так действуют авантюристы?

Или затронем больной вопрос о мздоимстве. Как известно, Бестужев-Рюмин на всю жизнь сохранил тёплые чувства к Бирону. Когда Курляндия осталась без герцога, канцлер неоднократно ходатайствовал перед императрицей о возвращении Бирона в Митаву. Этим самым Россия освободилась бы от критики Европы об узурпации герцогства и укрепила бы свой авторитет в Балтийском регионе. Лояльность Бирона Бестужев предлагал контролировать взятием его сыновей на русскую службу (что, кстати, предлагал сам Бирон), но Елизавета категорически отказывалась от этой идеи.

И тем примечательней, что когда в 1749 году к Бестужеву обратился граф Гуровский, представлявший интересы Морица Саксонского, с просьбой за 25 тысяч червонцев поддержать кандидатуру Морица на пустующее место курляндского герцога, канцлер деньги не взял, хотя легко мог это сделать. Государственные интересы в данном случае перевесили, о чём Алексей Петрович писал фавориту графу Разумовскому: «Но я весьма верный её императорского величества раб и сын отечества у чтоб я помыслить мог и против будущих интересов её и государства малейше поступить».