Бесы

В своеобразном «сюжете», возникающем при соположении пушкинского и евангельского текстов, раскрывается та же в принципе универсальная кол­лизия противоборства тьмы и света, что и в приведенных выше словах еван­гелиста Иоанна. Но — по-своему, существенно иначе. В первом эпиграфе, из стихотворения Пушкина «Бесы», исключительно и только — всевластие тьмы, разгул бесовской стихии, атмосфера трагической обреченности челове­ка. Нет и намека на грядущее торжество света, спасение от наваждения, обре­тение пути. Острота переживания лирическим героем своей беспомощности делает лишь ощутительнее господствующий здесь дух трагедии.

Во втором эпиграфе, из Евангелия от Луки, напротив, — ослепительный свет. Он воспринимается тем ярче и победнее, чем гуще была тьма и безна­дежнее отчаяние в эпиграфе первом. Источник этого света — евангельский Христос. Он изгоняет бесов и исцеляет бесноватого. Он — «путь и исти­на и жизнь» (Ин. 14: 6). «Если б не указано было человеку в этом его со­стоянии цели — мне кажется, он бы с ума сошел всем человечеством. Указан Христос»[2], — записал Достоевский еще в 1864 году в наброске к неосуществ­ленному публицистическому замыслу с значимым названием «Социализм и христианство». Эти слова, как представляется, лучше всего выражают тот символический смысл, который воплощен в двуедином пушкинско-евангель- ском эпиграфе к роману «Бесы».

Однако если в публицистическом высказывании эта истина, которая яв­ляется одним из выражений христианской веры писателя, открыто и прямо, даже, может быть, отчасти прямолинейно, прокламируется, то в художест­венном произведении, в романе, воплощение ее мыслится существенно ина­че. Достоевский-художник зорко и цепко внимателен в окружающей дейст­вительности ко всему, что противоречит его вере, препятствует достижению идеала, вселяет сомнение и тревогу за будущее России, будущее человечест­ва. Названную сторону современной жизни он изображает осязательно, круп­но, бесстрашно. Однако на этом отнюдь не останавливается. Свою художни­ческую сверхзадачу Достоевский видит в том, чтобы одновременно, «при полном реализме» (Т. 27. С. 65), то есть при остром и ясном видении и по­нимании всей силы зла, его глубокой укорененности в общественном бытии и в душе человеческой, преодолеть сомнения и отчаяние, указать спасительный путь, найти в современности залоги, обещающие грядущую победу над торже­ствующим сегодня в мире бесовством — злом, ложью, безобразием. Этот век­тор художнических устремлений писателя также вполне определенно выража­ет предпосланный роману двуединый эпиграф.

Являясь одним из наиболее значительных художественных созданий пи­сателя, органично входя в состав знаменитого «великого пятикнижия», «Бесы» в то же время целым рядом особенностей резко отличаются от дру­гих романов Достоевского 1860-1870-х годов. В первую очередь здесь должно быть указано значимое присутствие в архитектонике «Бесов» пространных исторических экскурсов, столь не характерных в целом для романного творче­ства писателя. Причем эти исторические экскурсы, предваряющие современ­ную хронику, посвященную недавним событиям, потрясшим провинциаль­ную жизнь безымянного губернского города, не просто знакомят читателей с «некоторыми биографическими подробностями» из прошлого «много­чтимого Степана Трофимовича Верховенского» (с. 64, 65)[3], но вводят в по­вествование выразительные и крайне важные для художественной концепции произведения картины русской жизни 1840-х и рубежа 1850-1860-х годов.

Хроникер Антон Лаврентьевич Г-в, от лица которого ведется повествова­ние, оговаривается в первых же строках романа, что он лишь «по неумению» начинает свой рассказ «несколько издалека» (с. 64). Однако это не более чем ироническая усмешка Достоевского, заостряющего таким образом внимание читателя на том, что для авторского замысла эти исторические экскурсы кон­цептуально необходимы. Хроникер как будто нацелен прежде всего на под­робнейшее изображение нескольких недель городской жизни, вместивших в себя целую серию роковых событий. Автор романа вполне определенно ста­вит задачу осмыслить их в ретроспективе развития исторической жизни Рос­сии. Знаменательно, что в одном из писем, комментируя замысел «Бесов», Достоевский охарактеризовал свой роман как «почти исторический этюд» (Т. 29, кн. 1. С. 260)[4].