Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Я уже начала было подбирать слова к плохим новостям для Фрейдина, как вдруг наткнулась на итальянский плакат времен Второй мировой – La mostruosa minaccia a pesare sull'Europa. Чудовищную угрозу большевизма олицетворяла ярко-красная обезьяна, которая с растерянным видом стояла на карте Европы, потрясая серпом и молотом. Беспокоясь, вероятно, о том, что обезьяна вышла недостаточно угрожающей, художник на всякий случай пририсовал у нее за плечом фигуру Смерти в маске.

Одна обезьяна – на карте Европы, другая – на Эмпайр-стейт-билдинг. Я сняла белые перчатки; моя работа здесь завершена.

По крайней мере, я так думала. Сначала мне вернули мой экземпляр с припиской: «Пожалуйста, срочно позвоните по поводу изображения казаков грубыми монстрами». Я попыталась объяснить, что сама нигде не называю казаков «грубыми монстрами», а лишь предполагаю, что такое впечатление могло сложиться у других. Координатор выставок не согласилась. Другие, сказала она, не считали казаков грубыми монстрами: «На самом деле казаки воспринимались достаточно романтично».

Я хотела было процитировать флоберовский «Лексикон прописных истин»: «Казаки. – Едят свечи», но вместо этого просто заметила, что едва ли на выставку реально заглянет какой-нибудь казак.

– Мы так рассуждать не можем. В Калифорнии ничего нельзя знать наверняка.

Пару дней спустя мне стали звонить по поводу «трехмерных объектов».

– Элиф, хорошо, что я вас застала. Не вставить ли нам в вашу витрину по Красной коннице меховую шапку?

Я подумала.

– А что за шапка?

– В том-то все и дело. Боюсь, она не совсем аутентична. Один человек купил ее на московском блошином рынке. Но с виду это вполне русская меховая шапка.

– Спасибо за то, что обращаетесь именно ко мне, – ответила я, – но, думаю, это должен решать профессор Фрейдин.

– Ох, – сказала она. – Профессор Фрейдин не захочет выставлять эту шапку.

– Наверное, нет, – согласилась я.

На следующий день телефон зазвонил снова.

– Ладно, Элиф, а как вы считаете – что, если мы внизу витрины разложим казачий национальный костюм?

– Казачий национальный костюм? – повторила я.

– Ну… окей, проблема в том, что это детский размер. Типа, детский казачий костюм. Ведь это совсем неплохо. В смысле, то, что это детский костюм. Он наверняка подойдет по размеру витрины, а со взрослым так может не выйти.

Чуть не каждый день придумывали что-то новенькое: самовар, Талмуд, трехфутовый резиновый Кинг-Конг. В итоге сошлись на гигантской казачьей шашке, которую, подозреваю, тоже приобрели на московском блошином рынке. Ее поместили в витрину, не имевшую никаких семантических связей с саблями, и поэтому люди на выставке постоянно спрашивали меня, что она означает. «Почему бы ее не поставить на витрину про „Моего первого гуся“? – спросил один из гостей. – Там, по крайней мере, упоминается сабля».

Тем временем началась конференция. Приехали ученые со всего мира: Россия, Венгрия, Узбекистан. Один профессор прилетел из аэропорта Бен Гурион с библиографией «Бабелебиблиография» и докладом «Бабель, Бялик и лишения». Но главными звездами стали дети Бабеля: Натали, дочь от его жены Евгении, и Лидия, дочь от Антонины Пирожковой, с которой Бабель жил последние годы.

Сообщение о том, что среди гостей будет и сама Антонина Пирожкова, привело в экстаз моего однокашника Джоша. Его родители страстно почитали «Звездные войны». Они назвали его Джош Скай Уокер, и мы его частенько называли Скайуокером, чтобы отличать от остальных Джошей. Скайуокер тоже работал на выставке, и Пирожкова с фотографий тридцатых годов стала предметом его обожания.

– Слушай, как я мечтаю поехать за ней в аэропорт, – сказал он.

– А ты отдаешь себе отчет в том, что ей уже, наверное, за девяносто?

– Наплевать, она такая крутая. Ты не понимаешь.

На самом деле прекрасно понимала. В книжке Родченко я тоже приметила пару казаков, которых с удовольствием встретила бы в аэропорту, если бы не то обстоятельство, что – как я и предсказывала – никто из казаков на конференцию не приехал.

Однако желание Скайуокера сбылось: вместе с Фишкиным, его другом и носителем русского, их назначили встретить Пирожкову и Лидию, прилетавших в воскресенье перед конференцией. За Натали Бабель сначала предполагалось, что поеду я, но она позвонила на факультет предупредить, что у нее очень тяжелый чемодан: «Пришлите за мной сильного выпускника. Если не получится, то не беспокойтесь, доеду на автобусе». Поэтому за ней отправили выпускника, а у меня образовался свободный день. Я тогда усиленно готовилась к устным экзаменам, пытаясь за месяц впихнуть в себя все шестнадцать килограммов «Человеческой комедии», и – когда зазвонил телефон – в отчаянии пробегала по диагонали «Луи Ламбера». Это был Скайуокер, который накануне вечером, кажется, сломал ступню на танцах в «Евромед 13» и хотел, чтобы я встретила Пирожкову с Лидией.

– Ты их не пропустишь, – сказал он. – Это будут, типа, девяностолетняя женщина, эффектная такая, и пятидесятилетняя женщина, вылитая Бабель.

– Но… что случилось с Фишкиным?

– Фишкин уехал на озеро Тахо.