Бесы пустыни

Бабушка больше всех радовалась этим передвижениям. Она говорила, что кочевье изматывает джиннов, они запаздывают, отстают и разбивают свой лагерь уже на опустевшем становище. Она неоднократно предостерегала его, просила не копаться в золе покинутых становищ и поселений, говорила, что там скорее всего родное место племени джиннов. Однако нечистая сила во дни последних кочевий изменила своему обычаю и не щадя себя преследовала людей по пятам, не отставая ни на один переход. Язык хауса — язык колдовства, джиннов и заклинаний — не смолкал ни утром, ни вечером, стал ежедневным наречием, не сходившим с уст старухи. Она бормотала на нем уже на заре, еще до первой молитвы, пришепетывала возле костра и очага, целыми днями и по ночам, а в прошлом она, бывало, читала на нем заклинания лишь раз в день — прежде чем отходить ко сну. Она навестила факиха в его шатре, вернулась после беседы, покрытая новым кораническим хиджабом, добавив его к толстому ожерелью из амулетов, обернутых в кожу — это была изрядная тяжесть. После этого она пошла к гадалке-негритянке и принесла от нее три каких-то зернышка, закопала их в ямку под опорным столбом. Старуха-соседка дала ей в подарок пригоршню сушеной полыни и сказала, что на всякий недуг — свое лекарство, а джиннам с полынью век не собраться в одном поселении. Вернулась она домой, полусогнутая — время забрало себе всю ее стройность и величавость, вынудило ходить с опущенной головой, опираясь на блестящий, отполированный годами посох, придерживать на голове дряхлое черное покрывало — она пыталась им прикрыть свое исхудавшее, вечно печальное лицо с торчащими в стороны скулами и черными, ввалившимися щеками. С виска ее свисала большая прядь волос, которые возраст не оставил без внимания, щедро украсив их сединой.

Она развела вечерний огонь, подождала, пока пламя не уймется и оставит после себя темно-красные угли. Бросила пригоршню колдовской сушеной травы на очаг и склонила над ним голову. В целях сохранить над очагом запах полыни она развернула над ним покрывало, а потом взяла внучонка и сунула его голову под покрывало. Он затаил дыхание в этих благовониях, задохнулся, стал кашлять. Она взяла еще одну пригоршню травы, завернула ее в черную тряпку, изготовила своеобразный амулет и прикрепила его ему к запястью кожаным ремешком, сказала, что это предохранит его от джиннов. Он недоумевал, как она нашла в себе мужество той ночью долго беседовать с ним о нечистой силе, о которой всегда боялась не только говорить, но и вспоминать, более того — она запрещала всем прочим соплеменникам говорить об этом в ее присутствии. Может, призвала на помощь эту полынь. Конечно, весь секрет — в волшебной травке.

Она покормила его пирожком на ужин, уложила спать. Сама совершила омовение песком, помолилась, забормотала свои заклинания на хауса. Покончив со своими ночными обрядами, свернулась в комочек, прикорнула возле него, перебирала в руках зерна четок, бормотала всю ночь напролет духовные песни. Закончив свои коранические молитвы, она свернула четки, зажала их в руке. Потерла зернышки ладонями и спросила:

— Ты заснул?

Он стащил с себя одеяло, перекрестил ноги и, глядя далеко в звездное небо, ответил ей холодно:

— Не засну, пока не расскажешь мне следующую сказку.