Бесы: Роман-предупреждение

ется для меня единственной возможностью выражения мыслей о свершившемся, но в 1917 году я не смог написать ни одного стихотворения: дар речи мне возвращается только после Ок тября» 1. Дар речи стал даром сострадания: Волошин, ощущая себя в центре революционного циклона, бесстрашно отказался от соучастия в схватке и от сотрудничества с какой бы то ни было стороной; его задача — с максимальной откровенностью, ве ликодушно и милосердно запечатлеть те муки и пытки, кото рые переживает Россия в огне революции и гражданской вой ны. «Не будучи ни с одной из борющихся сторон, я в то же время живу только Россией и в ней совершающимся» 2 — такой была его позиция в братоубийственной борьбе — «русской усобице». И в то же время, не обвиняя никого конкретно, не ища точного политического адреса, поэт отчетливо видит общую русскую вину — за то, что случилось: С Россией кончено… На последях Ее мы прогалдели, проболтали, Пролузгали, пропили, проплевали, Замызгали на грязных площадях, Распродали на улицах: не надо ль Кому земли, республик, да свобод, Гражданских прав? И родину народ Сам выволок на гноище, как падаль… (23 ноября 1917) В традиционной советской критике (соцреалистической) принято — по отношению к Волошину — произносить такие казенно-обтекаемые формулировки, как: «неверные оценки происходящего», «отсутствие классовых критериев», «ложные трактовки ряда событий современности», «революции он не понял»… Однако суть дела состояла как раз в том, что революцию Максимилиан Волошин понял — не так, конечно, как это хотелось революционным вождям, но так, как это велела ему совесть русского писателя. Волошин, вслед за своими учите лями в литературе, отказался принять и оправдать насилие, кровопролитие, предельное понижение цены на человеческую жизнь. 10 декабря 1917 года им было написано стихотворение с символическим названием «Трихины» и с эпиграфом из Достоевского — «Появились новые трихины…» 3: 1 Волошин М. Избранные стихотворения. М., 1988, с. 18. 2 Там же. с. 19. 3 См. сон Раскольникова: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осуж ден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве,

384

Исполнилось пророчество: трихины В тела и дух вселяются людей, И каждый мнит, что нет его правей. Ремесла, земледелие, машины Оставлены. Народы, племена Безумствуют, кричат, идут полками, Но армии себя терзают сами, Казнят и жгут — мор, голод и война. Ваятель душ, воззвавший к жизни племя Страстных глубин, провидел наше время. Пророчественною тоской объят Ты говорил томимым нашей жаждой, Что мир спасется красотой, что каждый За всех во всем пред всеми виноват. «Ваятель душ», Достоевский, который провидел российское безумие и беснование, дал Волошину ключ к особому худож ническому и историософскому пониманию событий. «…Надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, ка кой еще мир не видал… Все подымется», — грозит бес-политик. «Петр Верховенский… задался мыслию, что я мог бы сыграть для них роль Стеньки Разина «по необыкновенной способ ности к преступлению», — говорит в «Бесах» Ставрогин. «Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна…» — рисует картину смуты Петр Верховенский. Именно в ракурсе российской смуты воспринял и попы тался объяснить революцию Максимилиан Волошин. «Без домная, гулящая, хмельная, во Христе юродивая Русь» пошла «исконным российским путем: Но тебе сыздетства были любы — По лесам глубоких скитов срубы, По степям кочевья без дорог, Вольные раздолья да вериги, Самозванцы, воры да расстриги, Соловьиный посвист да острог. («Святая Русь», 19 ноября 1917) идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме неко торых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, су щества микроскопические, вселяющиеся в тела людей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими… Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали… Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмыслен ной злобе…» 13 Л. Сараскина

385