Бета-самец

Оторвавшись от спаривающихся призраков, глотнул и Топилин. И тоже, не дожидаясь подсказок, зажевал хвоей, от которой свело скулы и защипало в носу. Ночная тьма, представшая разоруженному взгляду, показалась необычайно густой, льнула к зрачкам совсем как в ту ночь, когда приехал в поселок впервые.

— Ну как там?

— Ну как… тесновато.

Танец в салоне усложнился — то ускорялся, то замирал. Женский призрак наклонял голову, ронял волосы вниз и, выпрямляясь, забрасывал их за спину. В военном бинокле взметнувшиеся волосы принимали вид устрашающий, были похожи на вспышку пламени, смазанную порывом ветра.

Было занятно пару-тройку минут — пока Топилин не вспомнил, где именно происходит то, за чем он сейчас подсматривает. Не хотелось обижать Коляшу, тот явно рассчитывал на его зычное «йо-хо-хо», и Топилин принялся обдумывать, как будет изображать шквал эмоций.

В окулярах тем временем сменился вид. Женский призрак слез с мужского, и после недолгой чехарды в боковом окне появилось — четко и объемно — улыбающееся лицо, обрамленное пышными покачивающимися волосами.

Оторвавшись от бинокля, протянул руку, и Коля понятливо вложил ему в ладонь ледяное горлышко. Сделав большой глоток, Топилин снова отыскал автомобиль в знакомой зеленоватой сумятице.

Они кончили. Сначала, как полагается, женщина. Следом мужчина. Вывалился из глубины — к ее распахнутому рту, к тонкопалой ладони, — утонул в пышных волосах.

И отвалились. Сели рядышком, закурили, приспустив стекла. Салон начал гаснуть.

Потом распахнулась задняя дверь и женщина выскочила наружу. На ногах расстегнутые сапоги, голенища разваливаются на стороны. Посмотрела вверх, раскинула руки, сделала несколько шагов. Покружилась.

Топилин догадался, что пошел снег.

Плавно, стараясь не раскачивать бинокль, он вышел из шалаша.

— Чё там такое, Саш?

Крупные пушистые снежинки падали в его ладонь.

Таяли.

Точно так же в ее поднятые к небу кружащиеся ладони падали снежинки.

И таяли. И всё. Так просто.

Скоро она уронила руки, остановилась лицом к машине. Наверное, мужчина позвал ее: «Заходи давай, простынешь».

Назад шли под снегопадом.

В кармане Колиного бушлата булькала уполовиненная наполовину бутылка. Топилин потянул ее, остановился, отпил. Натрусил с ветки только что налетевшего пушистого снега. Положил на язык, раздавил о небо. Боже, как вкусно.

— Боялся, что не сезон, — сказал Коля, зевая. — Завтра-то пойдешь?

— Нет, — покачал головой Топилин. — Завтра не пойду. И тебе не советую.

— Чего это?

— Дак ведь вредно для бойка-то, — сказал он. — Вхолостую.

Попрощались на развилке натоптанной тропы: Коляше направо, Топилину прямо.

14

— Ну, Саша, так неинтересно. Сесть и рассказывать.

— А ты ляг. Иди сюда.

— Хорошо, расскажу, если хочешь.

— Очень хочу.

— Бабушка моя, Лидия Феоктистовна, три года провела в лагере, с середины сорок девятого по пятьдесят второй. В войну была медсестрой. С полевым госпиталем дошла до Чехии. Там ее ранило, перевели в тыл.

— Ань…

— Все! Теперь не перебивай… Замуж она собиралась несколько раз, но так и не вышла. Разборчива была, это она потом уже вздыхала. Мол, если бы мне тогда за Лешку выйти или потом за Юрку. Сватались к ней многие. Но особенно настойчиво — двое, оба из военных. Один на фронте еще, Лешка, пехотный капитан. Другой в сорок пятом, бывший летчик. Но Лешка показался ей неказист, а у Юрки обе кисти были оторваны. Баба Лида его сначала приголубила из жалости. Но замуж не решилась.

— Ань, погоди. Я же просил о себе рассказать.

— Так я и рассказываю. Не перебивай. Так вот, в сорок девятом Лидочку посадили. За компанию пошла по чужому делу. По пятьдесят восьмой статье. Любовник у нее был видный, Федор Федорович, начальник электромеханического завода. Они катушки для электростанций выпускали. Никак план не могли выполнить. Потом авария крупная приключилась. В общем, пришили Федор Федоровичу пятьдесят восьмую статью. Восемь лет. Он жену заставил от себя отказаться. Велел ей наговорить побольше плохого. Чтобы ее с детьми не тронули. Так эта дура и про любовницу выложила. Знала, оказывается, молчала. А тут… Да еще и Лидочка принялась за него заступаться: хороший человек, зря вы на него наговариваете. Дали и ей три года, за недонесение. Знала, небось, с кем сожительствовала, и не доложила. Попала Лидочка в Ангарскую колонию, на Иркутскую ТЭЦ. Там ее и отучили быть разборчивой… Условия были жуткие. Холод, вонючая баланда. Но дело не в этом. С охраной там было из рук вон плохо, охранников не хватало. Уголовники средь бела дня нападали на женщин, насиловали. Вольноопределяющимся даже хуже приходилось, чем зэчкам. У бабушки на глазах дежурную оттащили от котла. Пока охранников вызвали, пока те явились… на рожон-то лезть неохота… Вот. Но Лидочку урки не трогали. На нее сразу глаз положил один сверхсрочник.

— Ань, постой. Что это? Ты почему мне это рассказываешь?

— Саша, Лидочка была мне самый дорогой человек. Я очень ее любила. Ты лучше дай мне досказать. Ты что так разнервничался?

— Говори.