Бетагемот

Якоб с Юттой почти перестали выходить. Побег из­менил их. Он, конечно, изменил каждого: посрамил мо­гущественных, ткнув их носом в собственные промахи, хотя они, черт побери, все равно сделали что могли, адаптировались даже к Судному дню, вовремя закупили спасательные шлюпки и первыми прыгнули на борт. В те дни простое выживание составляло профессиональную гордость. Однако Хольцбринки не позволяли себе даже этого унылого самооправдания. Бетагемот не коснулся их плоти, не затронул ни единой частицы, и все же, каза­лось, сделал их меньше ростом.

Большую часть времени они проводили в своем но­мере, подключенному к виртуальной среде, куда более привлекательной, чем реальные помещения «Атлантиды». Они, конечно, выходили к столу — частное производство продуктов питания осталось в прошлом после того, как рифтеры конфисковали «свою долю» ресурсов, — но все равно, наполнив подносы пищей из циркуляторов и гид­ропонных отсеков, тотчас возвращались к себе. Мелкая, безобидная странность — желание держаться подальше от себе подобных. Патриция Роуэн не обращала на нее внимания до того дня, когда в гроте связи Кен Лабин, думая над разгадкой, не произнес: «А если это рыбы? Может, его к нам подвезли? А личинки в планктоне?»

И Джерри Седжер, недовольная попыткой этого убий­цы-перебежчика изображать из себя глубокого мыслите­ля, отмахнулась, как от ребенка: «Если он способен рас­пространяться с планктоном, зачем было так долго ждать? Он бы захватил весь мир сотни миллионов лет назад».

Может, и захватил бы, размышляла теперь Роуэн.

Хольцбринки поднялись на фармацевтике — их карь­ера началась до расцвета генной инженерии. Конечно, они старались шагать в ногу со временем. Когда на гра­ни веков была открыта первая геотермальная экосисте­ма, предыдущее поколение Хольцбринков влезло и туда: радовались новым надцарствам, просеивали кладограм­мы неизвестных видов — новые микроорганизмы, новые энзимы, выживающие при температурах, убийственных для любой формы жизни. Они каталогизировали меха­низмы клеток, лениво тикающих на многокилометровой глубине, таких медлительных, что их последнее деление относилось ко временам французской Революции. Они перестраивали редуцентов серы, задыхавшихся в кисло­роде, приспосабливая их пожирать нефтяные отходы и излечивать новые виды рака. Поговаривали, что поло­вина патентов на археобактерии принадлежит империи Хольцбринков.

Сейчас Патриция Роуэн сидит напротив Якоба и Ютты у них в гостиной и гадает, что еще они могли за­патентовать в последние дни на суше.

— Вы, конечно, слышали новости, — говорит она. — Джерри только что подтвердила: Бетагемот добрался до Невозможного озера.

Якоб кивает по-птичьи: не только головой, но и пле­чами. Но на словах осторожно возражает:

— Я так не думаю. Видел статистику. Слишком соле­ное. — Он облизывает губы, смотрит в пол. — Бетагемоту такое не нравится.

Ютта успокаивает его, погладив по колену

Он очень дряхл, все его победы в прошлом. Он слиш­ком давно родился, оказался слишком стар для вечной молодости. К тому времени, как стала возможной такая перестройка — удаление всех дефектных нуклеотидных пар, усиление всех теломер — его тело уже износилось от полувекового использования. Вступив в игру так поздно, мало что можно исправить.

Роуэн мягко поясняет.

— Не в самом озере, Якоб. Где-то поблизости. В од­ном из горячих источников.

Он все кивает и кивает, не глядя на нее.

Роуэн оборачивается к Ютте. Та отвечает беспомощ­ным взглядом.

Роуэн нажимает:

— Ты же знаешь, такого не предполагалось. Мы изу­чили вирус, изучили океанографию и очень тщательно подобрали место. Но что-то все-таки упустили.

— Чертов Гольфстрим накрылся, — говорит старик. Голос его ненамного, но сильнее тела. — Говорили, что так и будет. Все течения изменятся. Англия превратится в Сибирь.

Роуэн кивает.

— Мы рассматривали различные сценарии. Кажется, ни один не подходит. Я подумала: может быть, в самом Бетагемоте есть что-то, чего мы не учли? — Она чуть по­дается вперед. — Ваши люди ведь много чего накопали в Огненном поясе^[10], а? Еще в тридцатых?

— Ну конечно, там все копались. Треклятая архея была золотой лихорадкой двадцать первого века.

— И на Хуан де Фука много времени провели. С Бетагемотом не сталкивались?

— М-м-м. — Якоб Хольцбринк качает головой, но плечи его не шевелятся.

— Якоб, ты меня знаешь. Я всегда была за строгое хранение корпоративных тайн. Но теперь мы на одной стороне, так сказать, в одной лодке. Если ты что-то зна­ешь, хоть что-то…

— О, Якоб ведь никогда не занимался исследовани­ями, — перебивает Ютта. — Ты же знаешь, он больше работал с персоналом.

— Да, конечно, но перспективными областями всерьез интересовался. Его всегда волновали новые открытия, не забывай. — Роуэн тихонько смеется. — Было время, когда мы думали, что он просто живет в батискафе.