Бетагемот

БЕТАГЕМОТ Питер Уоттс

Памяти Странной Кошки по кличке Карцинома (1984–2003).

Ей было бы все равно.

И памяти Чукваллы (1994–2001) – жертвы взбесившейся технологии.

Бета-прелюдия: Правонарушитель

Ахиллу Дежардену рассказывали, что к утратившим зрение то возвращается во сне.

Это касалось не только слепых. Любой, кого порвала жизнь, видит сны цельного создания. Человек без рук и без ног бегает и пинает футбольный мяч; глухой слушает симфонии, потерявшие близких, снова любят. Разум об­ладает собственной инерцией, привыкает за много лет к определенной роли и неохотно отказывается от прежней парадигмы.

Конечно, в конце концов, это проходит. Блекнут яр­кие видения, замолкает музыка, воображаемое уступает место чему-то более подобающему пустым глазницам и лопнувшей перепонке. Но на это уходят годы, десятиле­тия — и все это время мозг терзает себя по ночам напо­минаниями о том, что имел когда-то.

Так случилось и с Ахиллом Дежарденом. Во сне у него была совесть.

Сны уносили его в прошлое, в жизнь скованного бога: в руках миллионы жизней, его владения прости­раются от геосинхронной орбиты до дна Марианской впадины. Он снова без устали сражался за добро, он подключен к тысяче каналов сразу, рефлексы и способ­ности к распознаванию образов подстегнуты модифи­цированными генами и индивидуализированными нейротропами. Он наводил порядок там, где бушевал хаос. Приносил в жертву десять человек, но спасал сотню. Он изолировал эпидемические вспышки, разбирал завалы, обезвреживал террористов и экологические катастро­фы, угрожавшие со всех сторон. Он плыл по радио­волнам и скользил по тончайшим нитям оптоволок­на, вселяясь в перуанские морские фабрики, а минуту спустя — в корейский спутник связи. Он снова ста­новился лучшим правонарушителем в УЛН, пробовал второй закон термодинамики на прочность, доходил до предела, а иногда и чуть дальше. Он был истинным духом из машины — а машина в те времена была по­всюду.

Однако сны, искушавшие его чуть ли не каждую ночь, были не о власти, а о рабстве. Только во сне он мог вновь почувствовать ту парадоксальную покорность, что смывала с его рук реки крови. Они называли ее Три­пом Вины. Набор искусственных нейротрансмиттеров, названия которых Дежарден не удосужился выучить. Он, как-никак, мог убить миллионы людей одним приказом: такую власть никому не дают в руки, не снабдив несколь­кими предохранителями. С Трипом в мозгу мятеж против общего блага становился физиологически невозможным. Трип Вины обрубал связь между абсолютной властью и абсолютной развращенностью: любая попытка применить власть во зло вызвала бы мощнейший эпилептический приступ. Ахиллу не случалось лежать без сна, сомневаясь в правоте своих поступков или в чистоте побуждений. То и другое ввели ему в жилы люди, менее склонные к колебаниям.

Эта безвинность была так утешительна! Вот ему и снилось рабство. И еще снилась Элис, освободившая его от цепей.

Во сне он мечтал их вернуть.

Понемногу сны ускользали, как всегда с ними быва­ет. Прошлое уходило: наступало беспощадное настоящее.

Мир разваливался, распадаясь на застывшие кадры, из глубин моря поднимался губительный вирус, использо­вавший вместо транспорта плоть подводницы из Н'АмПацифика, а барахтавшиеся в его турбулентном следе Власть Предержавшие и Упустившие прозвали агрессора Бетагемотом и принялись сжигать людей и имущество в ли­хорадочных, тщетных попытках предотвратить грядущую смену режима. Северная Америка пала. Триллионы мик­роскопических пехотинцев маршировали по суше, безвоз­вратно губя почву и плоть. Полыхали и затухали войны: кампания в Н'АмПацифике, Колумбийский ожог, евроафриканское восстание. И, конечно, Рио — получасо­вая война, война, которую Трип Вины никак не должен был допустить. Дежарден, так или иначе, участвовал во всех. И, пока отчаявшиеся многоклеточные скатывались во внутренние распри, настоящий враг неотвратимо на­ползал на землю подобно душному одеялу. Даже Ахилл Дежарден, гордость Патруля Энтропии, не мог его сдер­жать.

Теперь, когда настоящее почти настигло его, он ощу­щал легкую печаль по всему, чего не сделал. Впрочем, то были фантомные боли, пережитки совести, оставшейся в далеком прошлом. Они почти не задевали его здесь, на зыбком перекрестке сна и яви, где на мгновение он вспоминал, что свободен и жаждет рабства.