Бетанкур

Современники шутили, что в собор, построенный испанским инженером Бетанкуром, лучше не заходить: с ног сшибает запах крепкого вина — визитной карточки Испании. Над священниками начали подтрунивать: почему они не пахнут спиртным так же, как их церковь? Православный клир во всём обвинил Бетанкура, послав длинное письмо с объяснениями в Синод и возложив всю вину на строителей ярмарки.

Однако Бетанкур не унывал. Фронт работ у него был широкий, а казна всё же хоть и неохотно, но продолжала регулярно финансировать строительство.

АРХИТЕКТОР АНТОН ЛАВРЕНТЬЕВИЧ ЛЕЕР

В 1823 году Бетанкур и Гесте включили стрелицу Оки и Волги в общий план развития города. Внесли существенные изменения в генеральный план и наметили этапы работы. Что касается самой ярмарки, то там, кроме православного храма, решено было построить ещё два культовых здания — армянскую церковь и мусульманскую мечеть. Все градостроительные преобразования в Нижнем Новгороде по распоряжению Бетанкура выполнял Василий Иванович Гесте, а проектирование и строительство новых торговых рядов и зданий на ярмарке было поручено Антону Лаврентьевичу Лееру, к которому Бетанкур относился с особой симпатией.

Антон Лаврентьевич Леер родился в 1771 году в семье немецкого архитектора в Баден-Бадене. В 1804 году приехал в Россию и сразу же включился в работу по строительству главного корпуса Дерптского университета (ныне Тарту). Очень хорошо себя зарекомендовал, когда в 1810 году сопровождал Бетанкура во время поездки в Тулу, где они устанавливали паровые машины на Тульском оружейном заводе. Лютеранин по вероисповеданию, Леер с блеском воплотил в жизнь два архитектурных проекта, украсившие нижегородский ярмарочный комплекс, — армянскую церковь и мусульманскую мечеть.

СКОРБНАЯ ВЕСТЬ

Бетанкур был поглощён генеральным планом Нижнего Новгорода, когда из Петербурга пришло печальное известие: 20 июня во время родов скончалась его старшая дочь Каролина…

Только что Бетанкур был счастлив и гордился перед сослуживцами успехами своего сына Альфонсо, поступившего на службу в императорскую гвардию, — и вот новое известие. Бетанкур несколько раз перечитал письмо, пока оно не выпало у него из рук. Присутствующие инженеры и архитекторы не понимали, что происходит. Из-за тактичности они боялись потревожить или спросить о чём-либо своего начальника. Бетанкур попытался приподняться и встать из-за стола, заваленного бумагами и чертежами, но неожиданно почувствовал сильное головокружение. Он побледнел, как будто ему за одну секунду выпустили всю кровь: спазматический припадок повалил его на пол. Стоявший рядом архитектор Гесте едва успел поддержать его. Генерал на какие-то доли секунды потерял сознание.

Все бросились к нему, бережно подхватили и положили на большой кожаный диван в соседней комнате. Кто-то даже успел подложить ему под голову мягкий валик-подушечку из штофа. Пришедший лекарь поставил генерал-лейтенанту за уши пиявки, холодные примочки и заставил выпить какую-то мутную и неприятно пахнущую микстуру. Домой Бетанкура увезли в специальном санитарном экипаже на английских рессорах, чтобы тряской не тревожить больного.

БОЛЕЗНЬ

Несколько дней, со стеклянным взглядом, учащённым пульсом и высокой температурой, больной пролежал в постели в своей усадьбе на берегу Волги. Лихорадка бросала его то в жар, то в холод. Другой местный лекарь, срочно вызванный к генералу, поставил диагноз — обезвоживание организма. По внешнему виду больного домашние не могли определить, находится он в забытьи или бодрствует. Разговаривать Бетанкур ни с кем не хотел. Лёжа на спине, он постоянно поворачивался лицом к окну и смотрел в одну точку. Он пытался представить себе Каролину, свою дочку, в том состоянии, в каком оставил её в Петербурге, и не мог! Он видел её то юной, то маленькой, то совсем крохотной девочкой. Он вспоминал Лондон, первые дни их встречи, как со смехом забиралась она сначала на кровать, а потом к нему на живот и с таким громким визгом и упоением прыгала на его тогда ещё молодом, упругом прессе. Он видел её на зимнем катке Сент-Джеймского парка, на коньках, а потом в семилетнем возрасте, когда обучал её рисовать, зажимая в детской ручонке грифельный карандаш.

Бетанкур пытался, но никак не мог представить дочь в зрелом возрасте, хотя и расстался с ней всего полтора месяца назад. Образ расплывался и таял, все время отбрасывая его на двадцать лет назад. Полученное трагическое известие, словно кислота, за одну неделю разъело его душу. Когда он поправился и вернулся к работе, это был совсем другой человек. Нервное расстройство сильно отразилось на его слухе. Врачи посоветовали ему приобрести серебряный рожок, и он начал вставлять его в ухо при разговоре с подчинёнными.