Бетховен

Маленький, уютный, провинциальный город Бонн, примечательный лишь тем, что в нём издавна находилась резиденция князя-архиепископа Кёльнского, был празднично украшен к Рождеству 1770 года. В домах горели свечи Адвента, на дверях и стенах висели венки остролиста, перевитые красными ленточками; взрослые запасались подарками для детишек. В воздухе уже разливалась ангельская музыка предстоящей святой ночи: музыканты всех церквей усердно готовились к торжественной мессе.

И можно представить себе, как обрадовался Иоганн ван Бетховен, певчий придворной капеллы, когда из мансарды трёхэтажного домика на Боннгассе, где рожала его любимая жена Мария Магдалена (для него — просто Лена), раздался резкий крик младенца.

«Уж этот — будет жить!» — подумал, должно быть, Иоганн, вслушиваясь в пронзительный, как гобой, голосок новорождённого. Или… новорождённой?..

— Поздравляю! У вас — сын, господин ван Бетховен! — торопливо выпалила повитуха, высунувшись из-за двери и тотчас снова захлопнув её.

Сын…

Значит — Людвиг. Так было решено с самого начала.

Их с Леной первенец, Людвиг Мария, родившийся весной прошлого 1769 года, прожил меньше недели. И хотя соседки шептались, будто нехорошо давать второму ребёнку то же самое имя, что и умершему братику, супруги знали что делали, намереваясь назвать дитя, если это будет мальчик, непременно Людвигом и никак иначе.

Надо было налаживать отношения с капельмейстером Людвигом ван Бетховеном, отцом Иоганна, который был настолько против женитьбы единственного сына на «неровне» — бесприданной сироте, дочке придворного повара и к тому же вдове лакея, — что не явился на свадьбу и наотрез отказался жить вместе с молодыми. «Я никогда не думал, что ты падёшь так низко!» — заявил Людвиг, ещё даже не видя невесту. И никакие уверения в том, что Мария Магдалена — дочь весьма приличных родителей и воспитывалась в уважаемой семье, где усвоила хорошие манеры и аккуратность, а уж в своём раннем сиротстве и вдовстве она никоим образом не виновата, — разубедить отца не могли. Его раздражала даже нежная миловидность Лены, хрупкой и робкой, как птичка: разве этакая немочь сможет рожать здоровых детей и вести большое хозяйство?

Жить под одной крышей с отцом при столь предвзятом отношении к Лене и впрямь было бы тягостно, но ведь он лишил их и какой-либо денежной помощи, а она была бы сейчас так кстати! Заработок певчего позволяет разве что не умереть с голоду; содержать семью на эти 150 талеров очень трудно. Дополнительный доход приносят уроки, но на них надежды мало: ученики то болеют, то отменяют или бросают занятия, а летом разъезжаются кто куда. Иоганн уже влез в долги, а тут придётся устраивать крестины. Через девять дней — Рождество, и как обойтись без подарков отцу и жене, без праздничного ужина или даже маленькой вечеринки? Неужели господин капельмейстер не расщедрится хотя бы ради новорождённого внука, заранее названного в его честь?.. К тому же — накануне Рождества Господня?..

Расщедрился.

Пожаловал в старый дом на Боннгассе, принёс немного денег, снисходительно улыбнулся измученной и просветлённой Лене, похожей на Богоматерь с младенцем, — и согласился стать крёстным отцом для крохотного тёзки.

И в книге крещений церкви Миноритов появилась запись:

«Года тысяча семьсот семидесятого, дня декабря семнадцатого, крещён Людовик, законный сын супругов господина Иоганна ван Бетховена и Елены Кеверих. Крёстные: господин Людовик ван Бетховен и Гертрудис Мюллер, называемая Баумс».

Гертрудис Мюллер, в замужестве Баумс, жила в соседнем доме, украшенном страхолюдной фигуркой мавра в юбке из перьев. Именно у фрау Гертрудис и состоялась вечеринка по поводу крестин: роженица была слишком слаба, чтобы самой хлопотать о празднике. Иоганн даже в церковь её не взял, хотя идти было всего ничего — за угол на соседнюю улочку. Возможно, поэтому церковный писец перепутал имя матери мальчика. Все соседи знали её как «госпожу Лену». Вот и записал как Елену вместо Магдалены. Младенец так орал, когда его кропили святой водой, что расслышать имя матери было трудно.