Бьется сердце

Допрашивал Ааныс сам хозяин — с тяжёлой ременной плёткой в руке. Разъярён он был пуще пса:

— Засеку до смерти! Кого провожала ночью? Кто коня увёл?

Грешил он на её братца — не красный ли Сэмэнчик Оторов появился в родных местах? «Не знаю. Не знаю. Не знаю». Так ничего и не добился Дадай.

— Ладно! — пригрозил он. — Завтра «братья» тебя порасспросят. Им-то уж скажешь.

Её бросили в подвал и даже привалили дверь снаружи. Два дня и две ночи просидела Ааныс в ледяной тьме, совсем уже простилась с жизнью.

Бандиты не появлялись. Ни завтра их не было, как рассчитывал Дадай, ни послезавтра. А на третий день усадьба огласилась звоном оружия и конским топотом — приехали!

Красные приехали. Почуяв хозяйский двор, ржал под Всеволодом Левиным белоногий рысак. Однако прежнему его хозяину теперь было не до лошадей.

Так вот красный пулемётчик Левин и нашёл себе жену в снежном якутском краю.

Годик был Сашке. Чёрными мамиными глазами он с радостным удивлением смотрел на божий свет и таскал отца за усы. На пристани кипел народ, малыш и вовсе развеселился — столько вокруг интересного!

Уезжали товарищи Левина по отряду. Следующим рейсом предстояло отправиться и ему. Выбрали они с Ааныс для постоянного жительства губернский Томск. Возвращаться в Сосновку — только рану бередить! Ничего дальше своего наслега не видевшая, оглушённая этим огромным, по её представлениям, городом Якутском, Аннушка с любопытством и тревогой ждала встречи с Томском.

Отвалив, пароход бойко зашлёпал плицами и стал уходить вверх по Лене. Добрый путь, друзья!

— Вот и проводили… — не то с облегчением, не то с сожалением проговорил, ни к кому не обращаясь, человек рядом.

Левин глянул вбок и узнал Аммосова, председателя Совнаркома республики. Он только что держал речь на митинге.

— Точно так, Максим Кирович, — по-военному подобрался Левин перед начальством. — Проводили. В одном отряде служили, с Дедушкой всю Сибирь прошли. Левин я, — назвал себя бывший командир пульроты. — А это жена моя. Анна Левина. — Он притянул Ааныс за плечи, взял у неё из рук Сашку, завёрнутого в одеяльце.

Сашка выпростал ручонку навстречу новому человеку.

— Самый главный ваш? — спросил Аммосов.

— Так точно, — подтвердил Левин. — Александр Всеволодович, человек неясной национальности — не то русский, не то якут…

Только познакомились, а уже шёл у них разговор по душам. Левин стал рассказывать, как собирается устроиться в Томске, как страшится жена предстоящей поездки, да и сам он возвращается к мирному труду не без робости. В пулемётчиках за эти годы успел основательно порастёрять свою семинарскую премудрость.

— Давно в партии? — поинтересовался Аммосов.

— С самого девятьсот семнадцатого.

Аммосов покачал головой:

— Ай-ай…

Левин не понял, что его так огорчило.

— Учитель и коммунист! — ещё раз покачал головой Аммосов. И добавил: — Уезжает — учитель и коммунист!

Все трое стояли у самой воды, глядя вслед пароходу, который превратился уже в малую точку, но зато распушил по всей реке хвост чёрного дыма.

— Жалко, когда такие из Якутии уезжают, — сказал Аммосов. — И это вы твёрдо? Насчёт Томска?

— Твёрдо! — Левин даже рукой рубанул.

Столько было на этот счёт разговоров за последнее время, столько ему предлагали разных соблазнов, и туда приглашали ехать и сюда, что он уже просто боялся снова заводить этот трудный разговор.

— Всё взвесили, до последнего золотника. Томск, и никуда больше!

— Ну-ну, — сказал Аммосов со вздохом. — Ну-ну…

Они распрощались дружески — Аммосов крепко пожал руку Левину, потрепал за нос Александра Всеволодовича, а маленькую ладошку Ааныс на минуту задержал.

— Счастья тебе, Аннушка Левина. Поедешь далеко, новые места увидишь. Удачливая ты, прямо тебе скажу. Такого хорошего мужа себе нашла. И сына такого родила.

Он всё не выпускал её руку.

— Однако послушай меня, Ааныс, ещё два слова тебе скажу. Не ему, а тебе скажу. Одной. Его уже никаким словом не прошибёшь, — с напускным безразличием Аммосов повёл глазами в сторону Левина. — Ни решением, ни постановлением не остановишь. Поедет, куда задумал. Но говорят люди — вот слушай меня, Ааныс, — говорят, что бывает на свете такая любовь, сильней которой ничего нет. Она и приказов сильней, и всяких постановлений. А что, если и твоя такая? Взять бы тебе да и приказать ему любовью своей: останемся в Якутии!.. Если удержишь, от имени Совнаркома Якутской Автономной Республики поклонюсь тебе в ноги.

Ну и ну! Не ждал Левин такого оборота.

— А если бы ты захотел меня выслушать, дорогой товарищ Левин, то скажу как коммунист коммунисту: нигде ты не будешь нужнее людям, чем здесь. Якутия — это жены твоей родина! И сына твоего. Кровь твоя здесь пролита. Товарищи твои в этой земле лежат. Вот что для тебя теперь Якутия!

Левин вздохнул и опустил голову.