Беверли-Хиллз

Что, если чувства бедной миссис Кориарчи будут так глубоко уязвлены, а Тауэр рассорится вконец с миллионером, сделавшим состояние на порнофильмах? А если Тауэр совсем сопьется, закапризничает, уйдет на покой?.. Паула и Грэхем тогда останутся не у дел. Они не существуют без него, они – никто в глазах людей. Судьба в лице Тауэра вздернула их наверх случайно по его произволу на тоненькой ниточке и так и оставила висеть над пустотой. Случись что с Тауэром, и Паула и Грэхем могут наверняка распрощаться с надеждой вернуться в те места, где они побывали с ним.

Они не произнесли ни слова, но этого и не требовалось. В товариществе обреченных и проклятых, в котором они оба состояли, глаза выражали больше, чем мог выразить язык.

Секунду они простояли молча, наблюдая друг за другом, пока не рассеялся кошмар, навеянный воспоминаниями о прошлом.

Паула первой вышла из ступора, но улыбка у нее получилась бледной.

– Приступим к работе, Грэхем.

Он вздрогнул, очнулся. Ее улыбка вдруг засияла ярче.

– И давай представим, что это наша работа.

Глава 8

– С чего это Ливингстон дает бал, папуля?

Роберт непроизвольно дернулся. Слово «папуля» оказывало на него подобное воздействие потому, хотя он был отцом физически и юридически, но таковым никогда себя не представлял. Это и составляло проблемы в их отношениях с Кристиной. Он любил ее горячо, но по-своему, и его чувства к дочери отличались от нормальной родительской привязанности.

– Сколько Франсиско живет в этом городе, столько и устраивает балы… Они помогают выяснить, мертвец ли ты в социальном смысле или еще трепыхаешься. Некоторым людям это важно знать.

Роберт разглядывал себя в зеркало. Знаменитый ежегодный бал в «Сансет-отеле» в нынешнем году был задан на «черную тему», но его это нисколько не заботило. Все равно вечерний костюм был черный, такого же цвета галстук-бабочка и мягкие мокасины. Единственным добавлением к обычной одежде ради атмосферы «черного» бала являлась черная жилетка, та, которая осталась ему от отца.

Даже сейчас он словно воочию видел эту жилетку на спинке стула в гостиной какого-нибудь бунгало. Остальная одежда папаши валялась кучей на полу, а из соседней спальни доносились томные стенания, означавшие, что отец развлекает свою очередную пассию. Роберт не мог не улыбнуться при этом воспоминании. Он весь пошел в отца. Он никогда не вел себя как «правильный» папаша.

– Хочу представить тебе семейную реликвию, – решил развлечь дочь Роберт. – Жилетка твоего дедушки. Если я в детские годы видел ее на спинке стула, то сразу догадывался, что отец трудится в спальне.

– Потрясающе, папа! – Кристина подошла к отцу и уставилась в зеркало на свое отражение из-за его плеча. Их улыбки встретились и слились в одну.

– Ты отлично смотришься, Кристина. И платье просто потрясающее. Это Шанель?

– Благодарю за комплимент, папочка. Ты сам выглядишь на все сто. Но откуда ты знаешь про такие вещи, как Шанель?

– Это входит в мой бизнес, – сказал он серьезно, потом рассмеялся: – Нет, конечно. Но хотя я не слишком внимательный отец, все-таки счета оплачиваю я.

Здесь он был полностью прав. Их всех сыгранных им ролей к роли отца он был менее всего приспособлен. Большую часть жизни Кристина провела с матерью, и об этом периоде у Роберта не сохранилось никаких воспоминаний. Его брак со знаменитой актрисой не выдержал испытания славой, вернее, не устоял перед фактом, что его кассовый успех превысил ее наивысшие достижения. Такое в Голливуде считалось веским поводом для развода, после чего она удалилась на Восточное побережье, забрав малютку Кристину с собой.

Дочь вернулась уже почти взрослой в систему, где он был солнцем, а все другие небесные тела вращались вокруг него. И стала новой планетой с загадочной орбитой. Он оторвался от созерцания их отражений в зеркале, обернулся и обвил рукой гибкую талию дочери. Любовь переполняла их обоих. Ей хотелось родительской, отцовской любви, ему – подарить ей эту любовь, но оба не знали, как вести себя в такой ситуации. Эта сфера чувств была недоступна для них обоих.

Роберт прижал ее к себе покрепче, и тут же почувствовал некоторое неудобство. Груди ее, касаясь его груди, отвердели, тонкость ее стана, запах и жар ее тела возбуждали его. «Помилуй меня, боже! Что же я за чудовище! Почему я лишен элементарных чувств, заложенных в природу человека? У меня на уме только одно».