Без аккомпанемента

Юноскэ, одетый в спортивную майку, сидел на полу, спиной к токонома[26]. Рядом с ним, прижавшись, примостилась Эма Такамия. Она смотрела на меня, поблескивая глазами, словно кошка, которая обнаружила нечто очень интересное. Позади них, прямо в токонома, стоял стереопроигрыватель и аккуратная стопка грампластинок. Из этого проигрывателя и звучала песня Мика Джаггера.

Я села, поджав ноги под себя, и сказала: «Здравствуйте».

— Можно без церемоний, — засмеялся Юноскэ, не выпуская изо рта ставшую короткой сигарету. — У нас тут не чайный домик, а обычная хибарка.

— Ага, хибарка с привидениями, — добавила Эма. — Но это даже интересно, правда? Я эту лачугу обожаю. Здесь как будто другой мир. Тебе тоже понравится, вот увидишь.

— Знакомить вас уже не нужно? — спросил Ватару, вынимая из сумки принесенное пиво и Колу. — Это Кёко Нома.

— Любимая девушка господина Ватару, — засмеялась Эма странным булькающим смехом. — Я еще тогда, при первой встрече в «Мубансо» подумала, что это как раз тот тип, который может ему понравиться. И не ошиблась! Приятно познакомиться, Кёко. Можно я буду тебя так называть? Я Эма Такамия. Зови меня просто Эма.

— Очень приятно, — ответила я. Как и во время нашей первой встречи, каштановые волосы Эмы были подстрижены «под Сесиль». На ней была желтая футболка в обтяжку и мини-юбка оливкового цвета. Ее грудь, не стесненная лифчиком, выпирала так сильно, что, казалось, футболка вот-вот лопнет. Под тканью торчали вверх два маленьких аккуратных сосочка. В некотором роде было странно, что такая большая грудь нависает над такой узкой талией и подтянутыми, почти мальчишескими бедрами. Но похоже, что Эма не обращала на свою грудь ровным счетом никакого внимания. Она резко вскочила, принесла из соседней комнаты открывашку и стакан, и шлепнулась на пол возле меня.

— Кёко, ты любишь Мика Джаггера? — спросила она, открывая бутылку с Колой.

— Люблю, — ответила я. Воздух вокруг меня наполнился запахом вспотевшего тела Эмы.

— Самый большой кайф — это сидеть здесь вот так, ничего не делая, и слушать голос Мика. Потому что эти двое, когда бы я ни пришла, гоняют только свою классику. Но это же скукота! А я просто фанатка Мика. Эту пластинку, кстати, тоже я принесла. Будешь Колу? Или, может, тебе лучше пива?

Я ответила, что выпью Колы, и взяла протянутый Эмой стакан.

Комната для чайной церемонии была величиной в четыре с половиной татами[27]. В соседней комнате было три татами. Видимо, эта комната когда-то была полностью переделана: в ней находилась мини-кухня, маленький туалет, а также встроенные книжные полки и вместительный стенной шкаф.

Посередине высокого потолка проходила балка, к которой наискосок были прибиты доски. В главной комнате, застеленной дешевым ковром пепельного цвета, стоял низенький письменный стол, но больше ничего, похожего на мебель, не было. На ковре и на письменном столе громоздилось огромное количество книг, которые, впрочем, были уложены таким образом, что не создавали ощущения беспорядка.

Оба окна в чайной комнате были закрыты частым бамбуковым переплетом. Разорванная в некоторых местах бумага на перегородках-сёдзи[28], пожелтевшая от табачной смолы, была заклеена фотографиями, вырезанными, судя по всему, из журнальных разворотов.

Я подошла к открытому окну и выглянула на улицу. В нескольких метрах от меня стояла калитка, сплетенная из бамбуковых стеблей. За ней вдалеке виднелось массивное здание главной усадьбы, выполненное в стиле «сукия-дзукури»[29]. Рядом с бамбуковой калиткой, которая за время сезона дождей впитала в себя столько влаги, что стала темно-коричневой, стоял каменный фонарь. Весь обросший мхом, этот фонарь выглядел неестественно большим и каким-то зловещим. На верхушку фонаря сел воробей. Затем он громко чирикнул и, мелко трепеща крыльями, улетел в сторону сада главной усадьбы.

— Жуткий фонарь, правда? — сказала Эма, глядя на улицу из-за моего плеча. — А все потому, что под ним зарыт труп.

— Труп?

— Да, труп, — сказала Эма и посмотрела на меня таким взглядом, каким взрослые пугают маленьких детей. — Не помню, то ли в эпоху Мэйдзи, то ли Эдо[30], но, в общем, очень давно, кто-то убил человека и закопал его под этим фонарем. Истинная правда!

— У Эмы это любимая тема, — безразличным тоном сказал Юноскэ. — «Труп! Труп закопан!» — нагонит на себя страху, а на самом-то деле ей этот фонарь очень нравится. Когда делать нечего, только на него и глазеет.

Я засмеялась.

— Тебе не жарко? — спросил Ватару.

— Нормально, — ответила я. — По-моему, замечательный дом — летом прохладно, зимой тепло…

— Зимой очень холодно, — сказал Юноскэ, наклоняясь к проигрывателю, чтобы снять с него пластинку «Роллинг Стоунз». — Промерзаем до костей. У нас для обогрева только котацу[31] и электроодеяло. Зимой только и остается, что забраться под котацу и впасть в спячку.

— Следующей зимой я хочу впасть в спячку вместе с тобой, — с очень серьезным видом сказала Эма. Юноскэ усмехнулся и ничего не ответил.