Без аккомпанемента

— И верно, сестра, детей у тебя нет, так что, может, это было бы и неплохо.

А моя мать добавила:

— До выпуска остался всего год. Думаю, что Кёко будет только рада. Ведь правда? Так же, Кёко?

— А я уж постараюсь быть с ней построже, — нарочито низким голосом произнесла тетка, бросая на меня сердитые взгляды. — Баловать, как мама с папой, точно не буду.

— Ну если мы ее оставим, тебе придется держать ее в ежовых рукавицах, — очень серьезно сказал отец. — Сейчас такое время: чуть только недоглядишь, как эти дети обязательно чего-нибудь учудят.

Взрослые наперебой начали обсуждать, какими ужасными стали нынче старшеклассники. Под влиянием студенческих протестов едва ли не все префектуральные старшие школы Сэндая были охвачены атмосферой надвигающейся бури. Отец сказал, что всех этих молодчиков, которые, напялив мотоциклетные шлемы, выходят на демонстрации и швыряют камни в полицейских, надо бы схватить и расстрелять, пусть даже многие из них еще совсем дети. А тетка, нахмурив брови, рассказала, что она собственными глазами видела, как какие-то длинноволосые старшеклассники в кафе курили сигареты и при этом читали коммунистическую литературу.

— Аты, Кёко, случаем не держишь какие-нибудь книжки Маркса? — как ни в чем не бывало спросил меня отец.

— Не держу, — ответила я. — Ты разве не видел мою книжную полку?

— Ну да, — пробурчал отец и отвел взгляд.

И отец, и мать ошибочно полагали, что я очень хочу жить с теткой. Видимо, потому, что на людях я вела себя с ней весьма дипломатично и никогда не высмеивала ее склонность к кристально чистому образу жизни.

Отец поставил мне несколько условий. Ни в коем случае не участвовать в демонстрациях и сходках. Сдать экзамены в какой-нибудь из токийских университетов, так чтобы ни один год после школы не был потрачен впустую. Не прогуливать занятия и возвращаться домой не позже семи вечера. Он сказал, что только при соблюдении этих четырех правил он разрешит мне жить у тетки.

В любом случае я не видела иной возможности остаться в Сэндае. У меня, конечно, были подруги, чьи родители могли бы приютить меня до окончания школы, но, зная, в какой гнев это может привести моего отца, я не решалась доставлять моим друзьям и их семьям столько хлопот. К тому же друзья-то мои мне нравились, но вот их родичей я терпеть не могла. У большинства жителей Тохоку[8] есть привычка на полдник угощать гостей домашними соленьями, которые в огромных количествах выкладываются на тарелку. Так вот не было ничего более противного, чем когда чьи-то родители, с хрустом разжевывая эти соленья, начинали поучать меня: «Ты уж, Кёко-тян, папу с мамой не расстраивай…»

Поняв, что кроме тетки других вариантов у меня нет, я сделала вид, что принимаю отцовские условия. После этого я начала потихоньку переносить свои вещи в теткин дом. Вещей оказалось не очень много. Кое-какая любимая одежда, пижама, нижнее белье, несколько пластинок, которыми я очень дорожила, книги… Вот, собственно, и все. Письменный стол и кровать перевезли на машине молодые работники из отцовской фирмы.

Ну а когда переезд был в целом завершен, я, как и прежде, продолжала вместе с подружками прогуливать школу, посещать фестивали антивоенных песен в городском парке, курить сигареты в джазовом кафе и ходить по дешевым кинотеатрам. Поначалу я думала, что освобождение от родительской опеки привнесет какие-то изменения в мою жизнь, но жизнь нисколько не изменилась.

За день до отъезда родителей я была избрана председателем комитета борьбы за отмену школьной формы, который мы в обстановке строжайшей секретности учредили в нашей школе. В большинстве старших школ префектуры Мияги, как государственных, так и частных, мальчики и девочки обучались раздельно. Не в силах выносить пасторальную атмосферу школьного коллектива, сплошь состоящего из девочек, я постоянно пересказывала своим одноклассницам услышанные где-то краем уха оппозиционные речи и лозунги и вскоре из тихого и незаметного новичка превратилась в настоящую активистку. Учреждение комитета тоже было моей идеей.

Так что, хотя избрание на пост председателя этого комитета и было закономерным результатом развития событий, но на деле это только ухудшило мое и без того мрачное настроение. Я и сама хорошо понимала, что у человека, который находит удовольствие только в отрицании всего и вся — ему говорят черное, а он отвечает белое — нет способностей для управления организацией. Но с другой стороны, мне до чертиков надоело каждый день надевать немодную, лоснящуюся от слишком частой утюжки форму, выполняя при этом массу дурацких школьных предписаний: блузки с острым воротничком носить нельзя, без гольфов появляться нельзя, химическая завивка запрещена, ленты и обручи для волос запрещены…