Без черемухи

   На теневой стороне дома уже совсем захолодало. Легкий весенний морозец к вечеру затягивал звездами лужицы около парадного крыльца. Капели стали застывать и реже падать. И шершавый ноздреватый ледок слышнее захрустел под ногами в тихом вечернем воздухе.

   Мы нарочно прошлись около дома, продавливая лед на лужицах и прислушиваясь к его стеклянному хрустенью.

   -- Я не буду спать всю ночь,-- сказала Катя.

   -- А если заставят?

   -- Ну, не заставят...

   Мы забежали заглянуть в дом. В старом большом доме было пустыннее и тише. В гостиной на камине догорали последние красноватые лучи солнца. Здесь было убрано все. И Таня, становясь на табуретку, вешала последние кружевные шторы на окна.

   Солнце уже село совсем, только сквозь черные ветки сада виднелся красноватый отблеск догоравшей зари. Капли застыли и перестали падать. А на свежем, темнеющем небе, над неподвижно висящей вниз веточкой березы трепетно затеплилась одна яркая, точно умытая звезда.

   Свежеющий воздух был чист, темнеющее небо ясно, а на душе так же счастливо и чисто, как в этом глубоком и высоком небе.

   Как торжественно тиха будет ночь!

   В доме уже были зажжены все лампады и ярко горели в углах, ясно отражаясь в чисто протертых стеклах и на серебре риз.

   Все ложились пораньше, вздремнуть до заутрени, и чтобы не разлеживаться, примащивались кое-где и кое-как. Только братья сначала долго сидели, а потом разделись и легли в постели, по-видимому, не обнаруживая никакого желания принять участие в торжестве.

   Мы слышали, как к их двери подходила мать и спрашивала их нерешительно, пойдут ли они в церковь.

   Признаюсь, что я никогда их так не ненавидел, как в эти минуты за то, что они -- грешники. Все мы готовимся к чему-то, ждем, а они преспокойно ложатся спать. В чью только голову бьют, хотелось бы знать. Я испытывал по отношению к ним такое же чувство, какое бывает иногда летом, когда встанешь рано, рано утром,-- везде блеск солнца, роса и прохлада в саду, а все спят и не видят этой прелести раннего летнего утра и кажутся такими бесчувственными.

   -- Что же,-- подумал я,-- если им больше нравится горячие сковородки лизать, чем идти в церковь, так это их дело. Но все-таки было досадно и возмутительно.

   -- Так что же, не будем спать? -- сказал я.

   -- Ни за что.

   И мы, после всяких просьб и упрашиваний с нашей стороны, были предоставлены самим себе.

   -- Надо найти, где лучше всего сидеть,-- сказала Катя. Я согласился. Мы пошли искать и скоро убедились, что лучше кресла в зале -- ничего не найти. Оно стояло так, что с него, сквозь цветы, видны были все огоньки лампад в зале, видна была в дверь часть гостиной. Для мечтаний и наблюдений это был теперь, как всегда, самый лучший уголок.

   Чтобы не так хотелось спать, мы решили почаще умываться.

   -- И совсем не страшно,-- сказала Катя, усаживаясь и оправляя на ногах короткое платьице. Абрамовна говорила, что в эту ночь все до одного злого духа сидят безвыходно в преисподней.

   -- И очень хорошо,-- сказал я,-- по крайней мере, хоть можно свободно ходить, а то ни в одну темную комнату носа показать нельзя. Я вдруг почувствовал, что опять всецело примирился с Катей. Все-таки она хороший человек.

   Посидев немного, мы не утерпели, вскочили с кресла и пошли по комнатам.

   Лампы уже все были погашены и только еще ярче оттого горели лампады, неясно освещая дальние углы по-праздничному обновленных и убранных комнат. Мы шли, прислушиваясь к тишине, к своим шагам, и старались уловить что-то особенное, неповторяющееся, бывшее в этой ночи.

   И трудно было понять, что это такое, в чем оно. Во всеобщей ли тишине, в неясных ли тенях или просто -- в душе. В угловой мы остановились и прислушались. Слышно было, как круглые часы в столовой зашипели и не в такт качанию маятника, спеша, пробили, потом, защелкнув, опять спокойно пошли.

   Только еще десять.

   В гостиной на диване, взяв на этот раз одну подушку, прилег дядюшка. Он еще не спал и лежа курил. Огонек папиросы отражался в лаковой задинке дивана.

   -- Не спит еще,-- тихо сказала Катя.

   Мы опять пошли в кресло. Здесь в зале, бросая на высокий потолок огромные тени, стояли цветы. На подзеркальных столах по-праздничному были поставлены новые, необожженные свечи. Кресло стояло глубоко за цветами и только сквозь таинственные просветы в цветах видны были отсюда огни лампад.

   -- Сделай вот так глаза,-- сказала Катя, показывая мне свои сощуренные узенькими щелочками глаза.

   -- Ну, сделал.

   -- Теперь долго, долго смотри на тени.

   Я стал смотреть напряженно, до боли в глазах.

   -- Шевелятся?

   И правда, казалось, что тени движутся, шевелятся.

   -- И как будто все, все другое, как будто в волшебном царстве! Тебе хорошо?

   -- Ах, как хорошо,-- сказал я,-- удивительно! А ты посмотри, кто это стоит в углу?

   -- Где?

   -- Вон, около печки, за дверью.

   -- Да это шуба крестной.

   -- А мне показалось... И совсем не страшно.

   -- А помнишь, зимой как было страшно? -- сказала Катя.

   -- О, еще бы! Бывало, знаешь, что там ничего не может быть, кроме шубы, и все-таки боишься туда взглянуть.