Без черемухи

   В саду тишина и зной. Кажется, что жара идет не только сверху от солнца, но и снизу, от травы, в которую бьют почти отвесные лучи солнца.

   Не умолкают и бодрствуют только одни кузнечики да мы. От кузнечиков стоит такая трескотня, что порой кажется, будто это не в траве, а у самого в ушах звенит и стрекочет.

   Забьешься в высокую траву, сядешь там -- и наслаждаешься сознанием, что нас ни одна живая душа не видит. И говорим нарочно тихими голосами.

   Жара всех сморила и повалила, только не нас.

   Мы с открытыми головами сидим на самдм припеке и рассматриваем пойманного большого зеленого кузнеца.

   -- Бока-то у него какие твердые, как сделанные,-- говорит Катя,-- ты попробуй. Дай я поглажу его по спине. Ему приятно это, как ты думаешь?

   -- Конечно, приятно,-- говорю я.

   И мы оба держим его за ноги и гладим.

   А выйдешь за сад в поле,-- там необозримая даль желтеющей ржи. Раскаленный воздух неподвижен. Вода в пруду давно уже потеряла свою утреннюю синеву и прозрачность и бьет в глаза ослепительным блеском. Над рожью одиноко летает ястреб, иногда останавливается в воздухе и часто машет крыльями, стараясь удержаться на одном месте. Пролетает грач низко, над самой пашней, чуть не касаясь ее крыльями. Его тень бежит за ним.

   В небе над лесом столпились белые облака причудливыми тяжелыми столбами. Поднялись кверху и застыли в сонной неподвижности.

   Когда я пришел в дом, все уже пообедали. Дядюшка отдыхал. Около двери спальни в передней стояла кленовая ветка, которой он выгонял мух. Крестной не было видно. Мне хотелось есть. Я открыл дверцы буфета и, присев на корточки, наскоро съел кусочек холодной курицы, потрогал лежавший под полотенцем пирог и, махнув на него рукой, так как некогда было с ним возиться, вытер о полотенце губы и пошел в гостиную за папиросами.

   Пока мне все благоприятствовало: в гостиной тоже никого не было. Ящичек с табаком стоял на своем обычном месте, на старинном туалетном столе крестной с выгнутыми ножками. Я благополучно сделал, что нужно, и хотел было идти. Но тут увидел коробку с сигарами, которые дядюшка изредка курил и запах их мне очень нравился.

   Я решил взять одну и попробовать.

   "Выкурю одну,-- подумал я,-- Ваське не стоит давать, а то зазнается",-- и побежал было на чердак, но по дороге вспомнил, что у меня нет спичек. Надо было идти взять в черной передней в шкафу, где стоят лампы.

   В этом шкафу чего только нет: ламповые принадлежности, мочалка, серое мыло для стирки, квасцы и гипс для заливки ламповых горелок, бутыль с керосином и лейкой и всякие молотки и гвозди.

   И когда откроешь ящик с мочалками, оттуда непременно выскочит, как угорелый, желтый таракан и, сорвавшись, шлепнется на пол. Катя боится их до безумия.

   Только что я успел влезть на стул и спрятать в карман спички, как услышал за- собой голос крестной:

   -- Ты что там лазишь?

   Я испугался, но не растерялся и, не оглянувшись, сказал, что ищу гвоздик.

   -- Гвозди в среднем ящике,-- сказала она и ушлз в гостиную. А я невольно подумал о том, как меня бог спас, что она не видела, как я таскал папиросы.

   Я слез со стула и, отставив его к стене, побежал на чердак, стараясь не шуметь по лестнице. Но, как нарочно, зацепил ногой стоявшую на ступеньках огородную лейку, и она с грохотом, подпрыгивая и кувыркаясь, полетела вниз.

   -- Черти тебя там носят!..-- сказал в сенях голос Аннушки, очевидно, подумавшей, что это рябый кот.

   Я зажал уши и, показав себе язык, присел, с ужасом ожидая последствий.

   Но последствий не было никаких.

   На чердаке я выбрал довольно живописное местечко, около большого разбитого полукруглого слухового окна и, поколебавшись некоторое время, с какого конца начать, стал раскуривать сигару. Но сразу же поперхнулся и так раскашлялся, что не мог остановиться, пока чья-то рука не дернула меня за рукав.

   -- Ты, сударь, что это делаешь?.. А?..

   Будет мне сорок, пятьдесят лет,-- большего ужаса, чем тот, который я испытал при этом окрике,-- никогда не испытаешь.

   "Пропал!.." -- успело только мелькнуть в голове.

   Какая-то волшебная сила подхватила меня так, что известная часть очутилась наверху, а голова внизу, около пыльного бревна, и началось позорное, ужасное... Но страшнее всего было то, что это была сама крестная...

   "Куда теперь?.." -- думал я, после того, как вырвался и убежал в сад. Я шел и в то же время сознавал, что у меня нет того ужаса и отчаяния, каких можно было ожидать в подобных обстоятельствах. У меня просто было состояние отсутствия в здешней жизни. Такое состояние мне казалось недостаточным и несоответствующим моему положению.

   -- Что же теперь... Что для меня теперь может быть в этой жизни? -- говорил я себе, не потому, чтобы чувствовал свое положение ужасным, а потому, что мне казалось нужным чувствовать что-нибудь особенно сильное.