Читаем Без черемухи полностью

   В раскрытую дверь из темных сеней входили обвязанные башлыками и платками фигуры. Из-под повязанных платков с набившейся в складки снежной пылью странно и смешно смотрели глаза с белыми от инея ресницами.

   И нельзя было разобрать, где Сережа, где Ваня, где Соня, где Маруся.

   Все ахали, торопили раздевать.

   -- Наконец-то, слава богу.

   -- Заждались, беспокоились.

   -- Вьюга-то какая, мы думали, что уж вы на станции останетесь,-- говорили наперерыв разные голоса.

   -- Ах, ах, уши побелели. Три, три их скорее! -- кричала крестная на Ваню.

   -- Совсем замерзли... Чаю им скорее.

   Катя танцевала около всех, визжала и бросалась то помогать снимать валенки, то тянулась на цыпочках целоваться, пока ее не выставили в зал, чтобы не простудилась.

   -- А дядюшка по-прежнему в куртке и туфлях, и все по-прежнему -- и зал, и цветы, и оборванные цепочки на отдушниках,-- говорили с радостными улыбками девочки, целуясь со всеми.

   В валенках, с красными щеками, смешные и неповоротливые с дороги, приезжие пошли в гостиную через неосвещенный зал с его высокими цветами, отсвечивающими зеркалами и старинными картинами.

   -- Нянька, ты еще жива,-- сказал Сережа, проходя мимо нее, и поцеловал ее в морщинистую щеку.

   -- Жива, батюшка, жива, соколик,-- сказала Абрамовна, у которой красные, точно с мороза, руки тряслись от радости.

   -- Ну вот и ладно, живи на здоровье.

   Соня забежала взглянуть на рояль.

   -- Никто, никто без тебя не трогал, не беспокойся, пожалуйста,-- сказала крестная, потрепав ее по румяной щеке.

   -- Молодцы, молодцы! -- говорил дядюшка, несколько отходя и осматривая их всех издалека.-- Ну, рассказывайте, рассказывайте. А я уж тут соскучился без вас, хотел было на войну идти.

   -- Ну, ну, вояка,-- сказала, не выдержав и покосившись на него, крестная.

   -- Что, думаю, сидеть дома,-- говорил дядюшка, как будто не слыша крестной, но смотрел на девочек с таким видом, который говорил, что он прекрасно слышит и доволен тем, что лишний раз зацепил крестную.

   В гостиной пошли разговоры, в столовую принесли уже давно кипевший в сенях самовар и загремели посудой.

   Мы, переглянувшись с Катей, отправились в зал, несколько времени прогуливались там, прислушиваясь к оживленным голосам, доносившимся из гостиной, и, посматривая на сложенные в передней вещи, наслаждались новизной, внесенной приездом. Потом осторожно вошли в переднюю.

   -- Не страшно? -- сказала Катя, сначала оглянувшись на темневшую вешалку с шубами, потом на меня.

   -- Пожалуй, ничего,-- сказал я,-- народ близко. А впрочем, давай перетащим в зал, там к свету ближе.

   И мы, упершись руками, повезли чемодан и корзину в зал.

   Потом стали обнюхивать углы чемодана, от которого приятно пахло какой-то новизной. Запах был совершенно иной, чем от всех вещей, бывших в доме.

   -- Интересно, когда они будут открывать,-- сказала Катя и опять в двух местах понюхала чемодан.

   Наверное, достанут завтра какие-нибудь необыкновенные коньки и отправятся на пруд. А там придут с красными щеками в сумерках и до чая, пока еще в столовой не зажигали огня, соберутся в зал, откроют рояль. Соня что-нибудь играет, и все говорят тихими голосами или перелистывают ноты, отыскивают любимые вещи и подкладывают Соне на пюпитр. Потом зажгут на рояле свечи, Сережа поймает Марусю и понесется с ней в вальсе вдоль стен и рядов стульев. Огонь свечей дрожит и вытягивается, освещая клавиши открытого рояля, тесный кружок молодежи и оставляя в сумраке дальнюю часть зала.

   Мы с Катей или сидим под роялем, или начинаем кружиться по комнате под звуки музыки, наблюдая, как перед закружившимися глазами мелькают сплошным кругом зеркала, цветы, свечи на рояле и лица молодежи.

   -- Да что ты все нюхаешь,-- сказал я Кате, когда она еще раз понюхала угол чемодана.

   -- Помнишь, нам в прошлом году привезли подарки нз Москвы: от них точь-в-точь так же пахло.

   Это я хорошо помнил, но мне было досадно, что Катя успела завладеть чемоданом и, по-видимому, прочно уселась на нем, тогда как на мою долю досталась корзина. А я тоже хотел сидеть на чемодане. Мне хотелось ее выжить с чемодана, но я не знал, как это сделать, чтобы не было крика. И только сдерживая против нее чувство поднявшейся недоброжелательности, я сказал:

   -- Не царапай, пожалуйста, ногтем, а лучше всего слезь, если не умеешь обращаться с вещами.

   Но Катя уже о чем-то мечтала и не обратила внимания на мои слова.

   -- Нет, как будет весело. Сколько гостей наедет на святки,-- сказала она,-- помнишь, в прошлом году даже в зале спали. Помнишь, сколько перин и подушек нанесли из кладовой.

   Для нас -- это самое веселое время смотреть, как во время наездов гостей из холодной кладовой приносятся запасные постели, подушки. Все это греется на лежанках, и мы залезаем на эти горы подушек, перин и кувыркаемся.

   -- Ах, как хорошо,-- вскрикнула Катя и, поджав одну ножку, поскакала на другой до противоположной стены. Я посмотрел ей вслед и пересел на чемодан.

   -- Доскакала,-- крикнула она, ткнувшись в стену обеими ладонями, переводя дух, оглянулась на меня вся раскрасневшаяся и оживленная.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза