Без дна

— Я обхожу больных — их сейчас невероятно много. Кстати, я навещал Шантелува, он оправился от приступа подагры. Так он жалуется, что ты их совсем забыл, а его жена без умолку говорила о твоих книгах и о тебе — я и не подозревал, что она твоя поклонница, особенно ей понравится твой последний роман. Госпожа Шантелув обычно такая сдержанная, а тут разошлась — по-моему, она порядком увлечена тобой. Ты что? — в изумлении спросил он, видя, что Дюрталь покраснел.

— Ничего, у меня дела, мне пора, до свиданья.

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, уверяю тебя.

Дез Эрми не стал настаивать, только сказал:

— Хочу показать тебе одну вещь.

Он отвел Дюрталя на кухню: у окна висела великолепная баранья нога.

— Тут поддувает, так что до завтра она не протухнет. Мы съедим ее у Каре в компании с астрологом Жевинже. Никто, кроме меня, не умеет готовить баранью ногу по-английски, я буду стряпать сам, поэтому не смогу за тобой зайти. Увидишь меня в башне в поварском облачении.

На улице Дюрталь вздохнул. Не сон ли это? Выходит, незнакомка — жена Шантелува. Нет, не может быть! Она не обращала на него ни малейшего внимания, бывала молчалива, холодна, но почему в таком случае ей вдруг вздумалось заговорить обо мне с Дез Эрми?

Для нее было проще простого пригласить его к себе, ведь они знакомы. К чему затевать эту нелепую переписку да еще подписываться «Г. Мобель»?

«Г., — подумал вдруг Дюрталь, — ведь госпожу Шантелув зовут Гиацинтой — мальчишеское имя, которое ей так идет. Дом ее — на улице Баньо, недалеко от почты на улице Литре. Госпожа Шантелув — белокура, у нее есть горничная, и она ревностная католичка — все сходится!»

И тут почти одновременно Дюрталь испытал один за другим два совершенно различных чувства.

Сначала разочарование, потому что незнакомка нравилась ему больше. Никогда госпоже Шантелув не сравниться с той, чей образ он себе нарисовал, никогда не будет у нее тех странно изысканных черт, того печально надменного лица, той нервно порывистой поступи.

Да и то, что он, оказывается, знал незнакомку, расхолаживало Дюрталя, возвращало с небес на землю; доступность встречи сводила на нет все его мечтания.

Но потом он все же обрадовался. Ведь он мог нарваться на женщину старую, уродливую, а Гиацинта — он теперь называл ее по имени — выглядела очень соблазнительно. Ей самое большее тридцать три. Не красивая, нет, но своеобразная — хрупкая гибкая блондинка с неявными формами, тонкая в кости, она казалась более худощавой, чем была на самом деле. Лицо ее розовато-молочного цвета с тускло-голубым отливом, как у рисовой водки, было далеко от классических канонов, его портил слишком большой нос, но губы — алые, чувственные, из-под них поблескивали безукоризненной белизны зубы.

Удивительное обаяние, обманчивую загадочность придавали этой женщине глаза — как бы пепельные, переменчивые, часто моргающие близорукие глаза, во взгляде которых обычно читалось смиренное приятие прозы жизни, однако порой ее зрачки становились мутными, подобно илистой воде, и тогда на поверхности мерцали серебристые искорки. В туманной глубине этих глаз поочередно мелькали печаль, опустошенность, капризная истома, ледяное высокомерие. Дюрталь хорошо помнил, что ему уже приходилось отступать перед их тайной.

И все-таки, если подумать, страстные письма никак не вязались с внешностью этой женщины. Гиацинта прекрасно владела собой и всегда выглядела отстраненно спокойной и какой-то не от мира сего. Дюрталю пришли на память вечера, проведенные в ее доме; она, казалось, внимательно прислушивалась к разговорам, но сама вступала в них редко; улыбаясь гостям, она никого близко к себе не подпускала.

«В общем, — сказал себе Дюрталь, — какое-то странное раздвоение: с одной стороны, видимой всем, светская дама, осмотрительная, сдержанная хозяйка салона, с другой — сокрытой ото всех, мечтательно-романтичная, неудержимая в своей страсти чувственная натура, явно склонная к болезненной экзальтации. Нет, одно с другим не сходится. Вероятно, я на ложном пути, — продолжал размышлять Дюрталь, — госпожа Шантелув могла случайно заговорить о моих книгах с Дез Эрми. Опрометчиво заключать отсюда, что она влюбилась в меня и написала такие пылкие письма. Нет, это не она. Тогда кто?»

Дюрталь все кружился на одном месте, ни на шаг не приближаясь к разгадке. Он снова возвращался в мыслях к этой женщине, признаваясь себе, что она по-настоящему соблазнительна, стройна и гибка, как подросток, и нет в ней той вульгарной полноты, которая характерна для грузных дебелых мещанок. И этот задумчивый вид, печальный взор, даже холодность — не важно, действительная или напускная — во всем этом было что-то интригующе таинственное.

Дюрталь перебрал в памяти все, что знал о Гиацинте: за Шантелува она вышла замуж вторым браком, детей у нее не было, ее первый муж, который на своей фабрике изготовлял церковное облачение, по неизвестным причинам покончил с собой. Вот, пожалуй, и все. Сплетни же о Шантелувах ходили самые разные.