Без единого свидетеля

Только больница могла спасти его, и он заспешил к спасению. Он проскакивал между автобусами и подрезал велосипедистов. Затормозил он только перед отрядом дошкольников, выстроившихся перед «зеброй», чтобы перейти дорогу. Он представил среди этих детей их малыша — его и Хелен: гольфы, разбитые коленки, крошечные боты, шапочка на голове, на шее болтается ярлычок с именем. Этот ярлычок надписали для него воспитательницы, но разрисовал табличку он сам на собственный вкус. Он выбрал бы динозавров, потому что они — папа и мама — в прошлое воскресенье водили его в Музей естественной истории. Там он стоял с открытым ртом среди костей тираннозавра и удивлялся. «Мамочка, — спрашивал он, — что это? Он же невероятно огромный, да, папа?» Он любил бы употреблять слова вроде «невероятный». Он уже знал бы названия созвездий, он уже знал бы мускулатуру лошади.

Где-то прогудел автомобильный сигнал. Он очнулся. Дети уже шагали по другой стороне улицы, продолжая путь: подскакивали вразнобой, шаркали по асфальту башмачки, трое взрослых — во главе, в середине и в хвосте — внимательно приглядывали за отрядом.

Да, только это и требовалось от него, а он не справился: нужно было приглядывать. Вместо этого он чуть ли не сам вложил в руку убийце адрес своего дома. Фотографии его самого. Фотографии Хелен. Белгрейвия. Трудно ли было вычислить остальное? Или достаточно было такой мелочи, как несколько вопросов соседям?

И теперь он пожинает результаты собственной самонадеянности. Есть вещи, о которых мы не знаем, сказал хирург.

Но разве вы не можете сказать?…

Некоторые состояния можно оценить, проведя определенные анализы, а некоторые нельзя. Все, что мы можем, — это сделать обоснованное предположение, отталкиваясь от того, что нам известно о мозге. Мы можем экстраполировать. Мы можем представить вам факты в том виде, в каком они известны нам, и затем показать, что из этих фактов может следовать. Но и только. Мне очень жаль. Увы, но более точных методов не существует…

Он не мог. Не мог думать об этом, принять это, жить с этим. Не мог ничего. Бесконечная череда грядущих дней. Меч, пронзающий его сердце каждое утро, но никогда удар не станет смертельным, быстрым, окончательным. Лишь кончик острия сначала, а потом все глубже и глубже, с каждой неделей, складывающейся из дней, с каждым месяцем, который неизменно сложится из недель, и все это время он будет ждать, когда свершится, как ему это известно заранее, худшее.

Человеческое существо может привыкнуть ко всему, так? Человеческое существо может научиться выживать, потому что, пока есть воля жить, мозг приспособится и велит телу сделать то же самое.

Но привыкнуть к такому — нет, думал он. Никогда.

Перед больницей, увидел он, журналистов больше не было. Для них это не самая горячая новость, которую нужно освещать двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Поначалу само происшествие и его связь с расследованием серийных убийств мобилизовали их интерес, но теперь они будут лишь спорадически наводить справки. Их внимание отныне будет направлено на преступника и полицию, а о жертве будут упоминать вскользь, сопровождая — по требованию продюсера — ранее снятыми кадрами больницы: например, окна, за которым предположительно томятся раненые. Вскоре и это посчитают никому не интересным переливанием из пустого в порожнее. Нам нужно что-то свежее, а если твоя история не получила нового развития, то пристроим ее в глубине номера. Пятая или там шестая страница будет в самый раз. В принципе, самые соки ты уже выжал: сцена преступления, пресс-конференция врачей, портрет мужа — броский, реалистичный, ситуативный, — выходящего из больницы несколькими часами ранее. Затем наладится контакт с офицером пресс-службы полицейского участка в Белгрейвии, так что этим, пожалуй, можно и закончить. История сама себя допишет. Займись другими новостями. Нам нужно думать о тираже и о том, как его увеличивать от номера к номеру. Это же бизнес, бизнес чистой воды.

Он остановил машину на стоянке. Вышел. Двинулся к входу в больницу, внутри которой его ждала не изменившаяся и неизменяемая ситуация, семья, друзья и Хелен.

Решай, Томми, дорогой. Я во всем на тебя полагаюсь. То есть… во всем, кроме галстуков. И это всегда было для меня загадкой, потому что в остальном ты мужчина с безукоризненным вкусом.

— Томми.

Он снова вырвался из плена мыслей. Навстречу шла его сестра Джудит. С каждым днем она становилась все более похожей на мать: высокая, гибкая, с коротко подстриженными светлыми волосами.

Он увидел, что она держит свернутый в трубку таблоид, и позднее он решит, что именно это послужило толчком. Потому что это был не свежий номер, а тот, в котором была напечатана статья о нем, о его частной жизни, его жене и его доме. И вдруг его охватил стыд — окатил как волной, так что он чуть не задохнулся, чуть не утонул в нем, и выплыть на поверхность можно было, только поддавшись гневу.

Он взял у нее газету.